*Йохан Хёйзинга (1872-1945) - нидерландский философ, историк, исследователь культуры.
Факт из биографии: в 1942 г. во время немецко-фашистской оккупации Нидерландов Хёйзинга был арестован и заключён в концлагерь за свои антифашисткие убеждения.
«Homo ludens» - самое знаменитое сочинение Хёйзинги. Написано в 1937 г.

В своей работе «Homo ludens» – «Человек играющий» Хёйзинга строит концепцию игры, рассматривая игровое начало как основание всей человеческой культуры.

Хёйзинга утверждает, что человеческая культура возникает и разворачивается в игре и как игра; что игра не есть порождение культуры или её феномен – она древнее культуры.
С этим уже можно поспорить. В качестве доказательства Хёйзинга замечает, что животные тоже играют. Но я считаю, это слабый аргумент: животные, в отличие от человека, играют неосознанно, они не знают, что их действия есть игра. Животные иногда совершают действия, внешне похожие на человеческие, но не являющиеся таковыми по внутреннему содержанию. Птицы поют. Значит ли это, что искусство пения древнее культуры? Кошки умываются. Значит ли это, что гигиена древнее культуры? Что касается игры: да, животные могут играть, но, я думаю, это не игра в человеческом её смысле – скорее это некое действо, обусловленное набором определенных инстинктов.

Далее Хёйзинга говорит о том, что самые древние проявления деятельности человека уже пронизаны игрой. Так, язык – это игра слов. Миф – «изобретательный дух играет на грани смешного и серьёзного». Культ – священнодействие, совершение мистерии в ходе чистой игры. Но можно ли с этим согласиться? Ведь, определяя игру через ряд признаков, сам Хёйзинга говорит, что игра – это свободная деятельность, осознаваемая как «ненастоящая» и, тем не менее, способная полностью захватить играющего; протекает в строго отведенных пространстве и времени; не обуславливается местными интересами… Отметим в этом определении слова «осознаваемая как ненастоящая». Но разве древний человек, обладающий мифическим сознанием, осознает свой мифический мир как ненастоящий? Думаю, нет: для него там всё всерьёз.

Переходя к анализу слова «игра» Хёйзинга замечает, что оно встречается у всех народов. Но ведь и это не доказывает первичность игры по отношению к культуре; это лишь доказывает, что игра встречается у всех народов (но это и так достаточно очевидно).

В качестве ещё одного аргумента Хёйзинга пишет, что серьёзность старается исключить игру, а игра не исключает серьёзности – и выводит отсюда первозданность игры. Но так ли это? Ведь Хёйзинга сам приводит множество примеров, когда в самых серьёзных делах присутствуют элементы игры. А, значит, серьёзность вовсе не старается исключить игру. Да и вообще, в том, что касается Человека, сложно определить первозданность чего-либо – всё смешано, переплетено. Деятельность человека складывается из очень многих составляющих. Игровой элемент – лишь одно слагаемое. Не думаю, что стоит делать его самым значимым.

Итак, я считаю весьма сомнительным утверждение, что игра первична по отношению к культуре. Хёйзинга говорит: «Нельзя сказать, что культура возникает из игры, но культура возникает в форме игры». А я бы сказала иначе. Культура возникает вместе с человеком; и возникает она не в форме игры, а в форме многообразной человеческой деятельности (в которой и для игры находится свое место).

Впрочем, не стоит и недооценивать значение игры в человеческой культуре. И тут Хёйзинга приводит интересные примеры того, как игра вторгается в самые разные сферы человеческой деятельности (правосудие, ратное дело, философия, поэзия, музыка, танец, изобразительное искусство). Остановлюсь подробнее на двух их них – правосудии и поэзии.
Доказывая присутствие игрового элемента в правосудии, Хёйзинга отмечает, что судопроизводство носит состязательный характер. Для него выделяются отдельные место и время; устанавливаются определенные правила; судьи надевают мантию и парики, что делает их особыми существами. В основе состязания сторон часто побеждает тот, кто более остер, меток, убедителен, а строгие юридические аргументы уходят на второй план. Это на мой взгляд, блестящий пример того, как даже очень серьёзное дело (такое, как правосудие) может нести в себе некий элемент игры.
Теперь что касается поэзии. Поэзия, по мнению Хёйзинги, как фактор ранней культуры, рождается в игре и как игра. Поэтическая форма – это не только удовлетворение эстетических потребностей. Она служит для выражения всего, что важно и ценно для общества. Поэзия предшествует прозе: гимны, притчи, загадки легче запоминаются, чем прозаические тексты. Хёйзинга считает, что поэзия вырастает в игре: игра поклонения богам, игра ухаживания, боевой поединок, игра остроумия и т.п. А вот тут я снова говорю: «Стоп!». Поклонение богам, ухаживание, боевой поединок – это не игра. И, если даже поэзия возникает во многом как игра (с этим я склонна согласиться), то игра эта вырастает из вещей вполне серьезных. Да ведь и сам Хёйзинга говорит, что поэзия служит «для выражения всего, что важно и ценно для общества».
А теперь сравним две эти такие разные сферы человеческой деятельности – поэзию и правосудие. Оказывается, обе они возникают не из игры, а из вполне реальных человеческих потребностей. Но в обоих присутствует игра (в поэзии больше, в правосудии меньше). Т.е. я опять настаиваю на своей точке зрения: говорить можно лишь об игровых элементах, а не о первичности игры.

Но во всем, что касается именно игровых элементов, я в целом согласна с Хёйзингой. Его рассмотрение культуры через призму игры увлекательно и убедительно. Вот как видит Хёйзинга человеческую историю через эту призму: Древняя Греция – агонистика; Древний Рим – соревнование в роскоши (внешний игровой глянец); Средневековье – всё пронизано игрой (рыцарство, обряды, турниры, геральдика, мистерии); Ренессанс – сама духовная атмосфера является атмосферой игры; XVII век – барокко – всё в этом стиле «напоказ», всё преувеличено; XVIII век – игры политиков, дворцовые интриги. Что ж, почему бы не посмотреть на человеческую историю и культуру с такой точки зрения (разумеется, не отвергая при этом и другие)?

Во второй части будет рассмотрен ещё один тезис, выдвинутый Хёйзингой: исчезновение элементов игры из человеческой культуры.

Йохан Хёйзинга

Homo ludens. Человек играющий

Uxori carissimae [Дорогой жене (лат.). // Спи, дитя, спи. // Твой отец овец пасет, // Мама дерево трясет, // А на дереве том сны - // Спи, дитя, скорей усни!]

Предисловие - введение

Когда мы, люди, оказались далеко не столь мыслящими, каковыми век более радостный счел нас в своем почитании Разума [Присущая эпохе Просвещения (XVIII в.) безграничная вера в человеческий разум основывалась на том, что законы природы, законы общественного развития и законы разума считались одинаковыми во все времена и у всех народов. Для познания мира, для правильной организации человеческого общества полагали вполне достаточным познать законы собственного мышления и действовать в соответствии с ними. Идеологи эпохи Просвещения были полны радостным ожиданием расцвета наук и искусств и улучшения нравов в результате повсеместного торжества идей разума. // «Макс вошел в мою жизнь в первые дни на Вилла-Сёра, кажется, в 1934–1935, а может, и в 1936–1937 годах. Я изобразил его таким, каким он был, возможно, беспощадно и наверняка символично. Меня многие спрашивают, что произошло с Максом впоследствии. Не имею ни малейшего представления. Я допускаю, что он был убит немцами, когда они оккупировали Францию. // Естественно, он был не первым в своем роде из тех, кого мне довелось встречать во времена моего бродяжничества. Он напомнил мне о моей службе в течение четырех с половиной лет в телеграфной компании, о тысячах покинутых и заброшенных, с которыми мне посчастливилось тогда познакомиться. Я говорю „посчастливилось“, потому что именно от презираемых и заброшенных я узнавал о жизни, о Боге и о том, что ни одно доброе дело не остается безнаказанным».], для наименования нашего вида рядом с homo sapiens поставили homo faber, человек-делатель . Однако термин этот был еще менее подходящим, чем первый, ибо понятие faber может быть отнесено также и к некоторым животным. Что можно сказать о делании, можно сказать и об игре: многие из животных играют. Все же мне кажется, homo ludens, человек играющий , указывает на столь же важную функцию, что и делание, и поэтому наряду с homo faber вполне заслуживает права на существование.

Есть одна старая мысль, свидетельствующая, что если продумать до конца все, что мы знаем о человеческом поведении, оно покажется нам всего лишь игрою. Тому, кто удовлетворится этим метафизическим утверждением, нет нужды читать эту книгу. По мне же, оно не дает никаких оснований уклониться от попыток различать игру как особый фактор во всем, что есть в этом мире. С давних пор я все более определенно шел к убеждению, что человеческая культура возникает и разворачивается в игре, как игра. Следы этих воззрений можно встретить в моих работах начиная с 1903 г. При вступлении в должность ректора Лейденского университета в 1933 г. я посвятил этой теме инаугурационную речь под названием: Over de grenzen van spel en ernst in de cultuur . // Глава первая] [О границах игры и серьезности в культуре ]. Когда я впоследствии дважды ее перерабатывал - вначале для научного сообщения в Цюрихе и Вене (1934 г.), а затем для выступления в Лондоне (1937 г.), я озаглавливал ее соответственно Das Spielelement der Kultur и The Play Element of Culture [Игровой элемент культуры ]. В обоих случаях мои любезные хозяева исправляли: in der Kultur, in Culture [в культуре ] - и всякий раз я вычеркивал предлог и восстанавливал форму родительного падежа. Ибо для меня вопрос был вовсе не в том, какое место занимает игра среди прочих явлений культуры, но в том, насколько самой культуре присущ игровой характер. Моей целью было - так же дело обстоит и с этим пространным исследованием - сделать понятие игры, насколько я смогу его выразить, частью понятия культуры в целом.

Игра понимается здесь как явление культуры, а не - или во всяком случае не в первую очередь - как биологическая функция, и рассматривается в рамках научного мышления в приложении к изучению культуры. Читатель заметит, что от психологической интерпретации игры, сколь важной такая интерпретация ни являлась бы, я стараюсь воздерживаться; он также заметит, что я лишь в весьма ограниченной степени прибегаю к этнологическим понятиям и толкованиям, даже если мне и приходится обращаться к фактам народной жизни и народных обычаев. Термин магический , например, встречается лишь однажды, термин мана [Мана - безличная, приносящая блага (удачу) магическая сила, которой, согласно верованиям многих архаических народов, обладают отдельные категории предметов, духов, людей (например, мана вождей), что придает этим предметам, людям и т. п. повышенную значимость. Слово мана заимствовано из меланезийских языков, поскольку этнологи впервые зафиксировали подобные верования в Меланезии, хотя сам феномен известен у народов Полинезии, Африки, Северной и Южной Америки и др. // Глава первая] и подобные ему не употребляются вовсе. Если свести мою аргументацию к нескольким положениям, то одно из них будет гласить, что этнология и родственные ей отрасли знания прибегают к понятию игры в весьма незначительной степени. Как бы то ни было, повсеместно употребляемой терминологии по отношению к игре мне недостаточно. Я давно уже испытывал необходимость в прилагательном от слова spel [игра ], которое просто-напросто выражало бы «то, что относится к игре или к процессу игры». Speelsch [игривый ] здесь не подходит из-за специфического смыслового оттенка. Да позволено мне будет поэтому ввести слово ludiek . Хотя предлагаемая форма в латыни отсутствует, во французском термин ludique [игровой ] встречается в работах по психологии.

Предавая гласности это мое исследование, я испытываю опасения, что, несмотря на труд, который был сюда вложен, многие увидят здесь лишь недостаточно документированную импровизацию. Но таков уж удел того, кто хочет обсуждать проблемы культуры, всякий раз будучи вынужден вторгаться в области, сведения о которых у него недостаточны. Заранее заполнить все пробелы в знании материала было для меня задачей невыполнимой, но я нашел удобный выход из положения в том, что всю ответственность за детали переложил на цитируемые мною источники. Теперь дело сводилось к следующему: написать - или не написать. О том, что было так дорого моему сердцу. И я все-таки написал.

Глава первая

Характер и значение игры как явления культуры

Игра старше культуры, ибо понятие культуры, сколь неудовлетворительно его ни описывали бы, в любом случае предполагает человеческое сообщество, тогда как животные вовсе не дожидались появления человека, чтобы он научил их играть. Да, можно со всей решительностью заявить, что человеческая цивилизация не добавила никакого сколько-нибудь существенного признака в понятие игры вообще. Животные играют - точно так же, как люди. Все основные черты игры уже воплощены в играх животных. Стоит лишь понаблюдать, как резвятся щенята, чтобы в их веселой возне приметить все эти особенности. Они побуждают друг друга к игре посредством особого рода церемониала поз и движений. Они соблюдают правило не прокусить друг другу ухо. Они притворяются, что до крайности обозлены. И самое главное: все это они явно воспринимают как в высшей степени шуточное занятие и испытывают при этом огромное удовольствие. Щенячьи игры и шалости - лишь один из самых простых видов того, как играют животные. Есть у них игры и гораздо более высокие и изощренные по своему содержанию: подлинные состязания и великолепные представления для окружающих.

Здесь нам сразу же приходится сделать одно очень важное замечание. Уже в своих наипростейших формах, в том числе и в жизни животных, игра есть нечто большее, чем чисто физиологическое явление либо физиологически обусловленная психическая реакция. И как таковая, игра переходит границы чисто биологической или по крайней мере чисто физической деятельности. Игра - это функция, которая исполнена смысла. В игре вместе с тем играет нечто, выходящее за пределы непосредственного стремления к поддержанию жизни, нечто, вносящее смысл в происходящее действие. Всякая игра что-то значит. Назвать активное начало, которое придает игре ее сущность, духом - было бы слишком; назвать же его инстинктом - было бы пустым звуком. Как бы мы его ни рассматривали, в любом случае эта целенаправленность игры являет на свет некую нематериальную стихию, включенную в самоё сущность игры.

Психология и физиология занимаются тем, чтобы наблюдать, описывать и объяснять игры животных, а также детей и взрослых. Они пытаются установить характер и значение игры и указать место игры в жизненном процессе. То, что игра занимает там весьма важное место, что она выполняет необходимую, во всяком случае полезную функцию, принимается повсеместно и без возражений как исходный пункт всех научных исследований и суждений. Многочисленные попытки определить биологическую функцию игры расходятся при этом весьма значительно. Одни полагали, что источник и основа игры могут быть сведены к высвобождению избыточной жизненной силы. По мнению других, живое существо, играя, следует врожденному инстинкту подражания. Или удовлетворяет потребность в разрядке. Или нуждается в упражнениях на пороге серьезной деятельности, которой потребует от него жизнь. Или же игра учит его уметь себя сдерживать. Другие опять-таки ищут это начало во врожденной потребности что-то мочь, чему-то служить причиной, в стремлении к главенству или к соперничеству. Некоторые видят в игре невинное избавление от опасных влечений, необходимое восполнение односторонне направленной деятельности или удовлетворение некоей фикции желаний, невыполнимых в действительности, и тем самым поддержание ощущения собственной индивидуальности [Обзор этих теорий см.: Zondervan H. Het Spel bij Dieren, Kinderen en Volwassen Menschen. Amsterdam, 1928; Buytendijk F. J. J. Het Spel van Mensch en Dier als openbaring van levensdriften. Amsterdam, 1932.].

Все эти объяснения совпадают в исходном предположении, что игра совершается ради чего-то иного, что она отвечает некоей биологической целесообразности. Они спрашивают: почему и для чего происходит игра? Приводимые здесь ответы ни в коей мере не исключают друг друга. Пожалуй, можно было бы принять одно за другим все перечисленные толкования, не впадая при этом в обременительную путаницу понятий. Отсюда следует, что все эти объяснения верны лишь отчасти. Если бы хоть одно из них было исчерпывающим, оно исключало бы все остальные либо, как некое высшее единство, охватывало их и вбирало в себя. В большинстве случаев все эти попытки объяснения отводят вопросу: чтó есть игра сама по себе и чтó она означает для самих играющих - лишь второстепенное место. Эти объяснения, оперируя мерилами экспериментальной науки, спешат проникнуть в самое тело игры, ничуть не проявляя ни малейшего внимания прежде всего к глубоким эстетическим особенностям игры. Собственно говоря, именно изначальные качества игры, как правило, ускользают от описаний. Вопреки любому из предлагаемых объяснений остается правомочным вопрос: «Хорошо, но в чем же, собственно, сама суть игры? Почему ребенок визжит от восторга? Почему игрок забывает себя от страсти? Почему спортивные состязания приводят в неистовство многотысячные толпы народа?» Накал игры не объяснить никаким биологическим анализом. Но именно в этом накале, в этой способности приводить в исступление состоит ее сущность, ее исконное свойство. Логика рассудка, казалось бы, говорит нам, что Природа могла бы дать своим отпрыскам такие полезные функции, как высвобождение избыточной энергии, расслабление после затраты сил, приготовление к суровым требованиям жизни и компенсация неосуществленных желаний, всего-навсего в виде чисто механических упражнений и реакций. Но нет, она дала нам Игру, с ее напряжением, ее радостью и ее потехой [grap ].

Резюме: Один из фундаментальных текстов по играм, академический взгляд на игровую активность в культуре. Обязательное чтиво для гейм-дизайнеров, рекомендуется всем остальным в качестве серьёзного материала, но учитывайте, что это сложная книга, не рассчитанная на широкую аудиторию.

Непросто писать обзор на работу, что наиболее часто цитируется в книгах по гейм-дизайну. Не припомню, чтобы в последнее время читала что-то глубокое без ссылок на Хёйзингу. Все книги из моих предыдущих обзоров цитировали его, и не без причины – это лучшее, что я вообще читала на тему игр. И это не пустая похвальба. Читала я много чего, но Homo Ludens меня просто очаровала. Рекомендую её всем, кто хочет лучше разобраться в играх, как культурной составляющей. Жалею, что так долго откладывала её на потом.

Книгу 1938 года можно посчитать устаревшей, но она производит обратный эффект: Homo Ludens на удивление актуальна. Это не типичный учебник по дизайну – книга небольшая, в 214 страниц, не содержит уроков и советов по созданию игр и даже мыслей о том, что делает игру хорошей. Это книга об антропологии, а не о дизайне. Несмотря на научные корни, слишком сложной мне она не показалась (аргументы автора в достаточной мере подкреплены его собственными словами, так что знакомство с цитируемой литературой не требуется), однако имейте в виду, что мне в принципе нравятся более тяжёлые тексты, так что кому-то читать будет сложнее. Хёйзинга – нидерландский антрополог, и я читала книгу в английском переводе, а в любых переводах всегда чувствуется лёгкая нотка неестественности. Также автор рассматривает, определяет и использует некоторые заимствованные термины, вроде агона (по-гречески – «игровой элемент») и других понятий, относящихся к соревнованиям и соперничеству. Все эти факторы делают текст научным, вязким, сложным для понимания. Если вас это не волнует (меня вот точно), смело читайте.

Термин Homo Ludens – предлагаемая автором альтернатива Homo Sapiens. Он считает, что для нашего вида больше подходит определение «играющий», чем «разумный». Обосновывая своё предположение, он с точки зрения философии, истории, антропологии и лингвистики рассматривает, что значит «играть» и какую роль игра занимает в человеческой культуре. Он считает, что людям свойственно играть, что процесс игры имеет для них собственную ценность, а не просто служит тренировкой навыков выживания (как утверждают другие учёные). Хёйзинга пишет, что культура выросла из игр и без игр не было бы культуры.

В качестве аргументов он приводит антропологические истоки множества элементов современной цивилизации, которые мы ассоциируем с культурой: война, закон, религия, искусство, философия и так далее. В каждой из таких глав (называющихся просто «Игры и война», «Игры и закон») автор исследует зачатки элемента, рассматривая «примитивных» людей (не самый удачный термин, но не отвлекайтесь на него), живущих вне современной цивилизации (подробного определения он ей не даёт) как в прошлом, так и в наше время. Хёйзинга утверждает, что в основе всех элементов лежали игры, и они, безусловно, существуют до сих пор, хоть и занимают не столь важную и явную роль. На примере культур, не развившихся до уровня современной цивилизации (имеется в виду преимущественно западная), он демонстрирует более очевидное влияние игр на такие вещи, как религия и закон. Он углубляется в богатые культурные залежи со всего света: от инуитов до древнего Китая, от греческих состязаний до норвежской мифологии и верований африканских племён.

Сложно обобщить его изыскания, поскольку идей в книге очень много. Например, автор говорит, что философия проистекает из конкурсов с загадками, где знание было не только чем-то сакральным, оно было инструментом для победы в борьбе. Он говорит, что антропологические корни права лежат не в поисках истины, а в методе улаживания разногласий, дополняющимся развлечением публики. Правосудие в древних культурах нередко имело форму словесных баталий с оскорблениями, стихами танцами, это были именно состязания (зачастую в виде зрелища) с минимальным фокусом на моральной оценке (это появится позже). Думаю, что Хёйзинга удачно обосновал и игровую природу религии и обычаев, хотя здесь вывести толковое обобщение уже сложнее.

Хёйзинга вводит термин «магический круг» – особое место, где правила реального мира уступают место правилам игры. Как дизайнеры современных игр мы представляем магический круг в виде покерного стола, шахматной доски, теннисного корта или виртуального мира в видеоигре, но Хёйзинга смотрит на это понятие шире. Для него магический круг – ритуальное пространство: игровая площадка, зал суда, храм или поле боя. Чтобы дать понимание о всей широте своих аргументов, автор перечисляет то, что относит к области игр: конкурсы, соревнования, азартные игры и пари, выступления, военные игры, словесные игры и риторика, загадки, гадания, искусство, праздничные застолья, дарение подарков, праздники урожая, обычаи и религии, рыцарство. Мне очень нравится та часть, где рассказывается про потлач – ритуал демонстративной раздачи (и уничтожения) богатств для повышения авторитета.

Я узнала из книги много нового и надеюсь, что она ещё многому научит меня как дизайнера. Я стала часто задумываться о реализации в играх выступлений и ритуалов и о том, что многие вещи в нашей жизни можно считать играми: поэтические дуэли, поклонение знаменитостям, Седер Песах и говорящие головы, спорящие в новостях.

Как я уже сказала, это не практическая книга и не лёгкое чтиво, но если вы зарабатываете разработкой игр, выделенное на чтение время оправдается, когда вы начнёте смотреть, вписываются ли ваши игры в игровое пространство по Хёйзинге. Ознакомиться с книгой следует всем профессиональным дизайнерам, особенно работающим над экспериментальными и артхаусными проектами. Студентам, только начавшим изучение игр, актуальность книги может показаться сомнительной, им лучше подойдёт что-то другое (например, Art of Game Design). Вне зависимости от вашего отношения к гейм-дизайну, если вас заинтересовала вышеизложенная тема, искренне рекомендую Homo Ludens к прочтению.

Определения, в которых выражается возможная уникальность человека, известны. Человек разумный, человек общительный, человек-умелец. Но есть еще одна версия, претендующая на то, чтобы выразить предельную особость человека как природного и неприродного существа. Голландский историк культуры Йохан Хёйзинга (1872-1945) в книге «Homo Ludens » («Человек играющий», 1938) отмечал, что многие животные любят играть. По его мнению, если проанализировать любую человеческую деятельность до самых пределов нашего сознания, она покажется не более чем игрой. Вот почему автор считает, что человеческая культура возникает и развертывается в игре. Сама культура носит игровой характер. Игра рассматривается в книге не как биологическая функция, а как явление культуры, т.е. выражение уникальности человека.

Хёйзинга считает, что игра старше культуры. Понятие культуры, как правило, сопряжено с человеческим сообществом. Человеческая цивилизация не добавила ничего существенного к общему понятию игры. Все основные черты игры уже присутствуют в игре животных. «Игра как таковая перешагивает рамки биологической или, во всяком случае, чисто физической деятельности. Игра - содержательный феномен со многими гранями смысла» .

Хёйзинга разъясняет: уникальность человека в том, что он умеет играть. Важнейшие виды первоначальной деятельности человеческого общества переплетаются с игрой. Человечество все снова и снова творит рядом с миром природы второй, измышленный мир. В мифе и культе рождаются движущиеся силы культурной жизни. Культурфилософ делает допущение, что игра - это прежде всего свободная деятельность. Все исследователи подчеркивают незаинтересованный характер игры. Она необходима индивиду как биологическая функция. А обществу нужна в силу заключенного в ней смысла, своей выразительной ценности.

Голландский историк культуры был убежден в том, что игра скорее, нежели труд, была формирующим элементом человеческой культуры. Раньше чем изменять окружающую среду, человек сделал это в собственном воображении, в сфере игры. Однако вряд ли способность к игре может выражать уникальность человека, хотя бы потому, что, как подчеркивает сам Хёйзинга, животные тоже играют.

Все животные обладают способностью к игре. Откуда же берется эта «тяга к игре»? Лео Фробениус (1873-1938), немецкий этнограф, отвергает истолкование этой тяги как врожденного инстинкта. Человек не только увлекается игрой, но создает также культуру. Другие живые существа таким даром почему-то не наделены.

Пытаясь решить эту проблему, Хёйзинга отмечает, что архаическое общество играет так, как играет ребенок, как играют животные. Игра мало-помалу приобретает значение священного акта. Вместе с тем, говоря о религиозной деятельности народов, нельзя ни на минуту упускать из виду феномен игры. «Когда и как поднимались мы от низших форм религии к высшим? С диких и фантастических обрядов первобытных народов Африки, Австралии, Америки наш взор переходит к ведийскому культу жертвоприношения, уже беременному мудростью упанишад, к глубоко мистическим гомологиям (соответствиям. - П. Г.) египетской религии, к орфическим и элевсинским мистериям» .

Когда Хёйзинга говорит об игровом элементе культуры, он вовсе не подразумевает, что игры занимают важное место среди различных форм жизнедеятельности культуры. Не имеется в виду и то, что культура происходит из игры в результате эволюции. Культура возникает в форме игры - вот исходная посылка названной концепции. Культура первоначально разыгрывается.

Те виды деятельности, которые прямо направлены на удовлетворение жизненных потребностей (например, охота), в архаическом обществе предпочитают находить себе игровую форму. «Стало быть, не следует понимать дело таким образом, что игра мало-помалу перерастает или вдруг преобразуется в культуру, но скорее так, что культуре в ее начальных фазах свойственно нечто игровое, что представляется в формах и атмосфере игры. В этом двуединстве культуры и игры игра является первичным, объективно воспринимаемым, конкретно определенным фактом, в то время как культура есть всего лишь характеристика, которую наше историческое суждение привязывает к данном)" случаю» 1 .

Желание именно в игре как человеческой способности отыскать признак его уникальности можно обнаружить в работе известного феноменолога Эйгена Финка (1905-1975) «Основные феномены человеческого бытия». В типологии автора их пять - смерть, труд, господство, любовь и игра. Последний феномен столь же изначален, сколь и остальные. Игра охватывает всю человеческую жизнь до самого основания, овладевает ею и существенным образом определяет бытийный склад человека, а также способы понимания бытия человеком.

Игра, по мнению Финка, пронизывает другие основные феномены человеческого существования. Игра есть исключительная возможность человеческого бытия. Играть может только человек. Ни животное, ни Бог играть не могут. Эти утверждения нуждаются в пояснении, поскольку они противоречат привычному жизненному опыту. «Каждый знает игру по своей собственной жизни, имеет представление об игре, знает игровое поведение ближних, бесчисленные формы игры, знает общественные игры, цирцеевские массовые представления, развлекательные игры и несколько более напряженные, менее легкие и привлекательные, нежели детские игры, игры взрослых; каждый знает об игровых элементах в сферах труда и политики, в общении полов друг с другом, игровые элементы почти во всех областях культуры» .

Трактуя игру как основной феномен человеческого бытия, Финк выделяет ее значимые черты. Игра в его трактовке - это импульсивное, спонтанно протекающее вершение, окрыленное действование, подобное движению человеческого бытия в себе самом. Чем меньше мы сплетаем игру с прочими жизненными устремлениями, чем бесцельней игра, тем раньше мы находим в ней малое, но полное в себе счастье.

Финк считает, что человек как человек играет один среди всех существ. Игра есть фундаментальная особенность нашего существования, которую не может обойти вниманием никакая философская антропология.

Итак, разберем доводы Финка, который, как и Хёйзинга, усматривает уникальность человека в его способности играть. Во- первых, Финк расходится с Хёйзингой в представлении, будто животные тоже могут предаваться играм. Однако отрицать за животными способность к игре весьма трудно. Это во многом очевидный факт. Можно поставить вопрос иначе. Чем отличается игра животных от игры человека? Разумеется, можно отыскать и отличие. Игра животного обусловлена инстинктом. Игра человека свободнее, раскованнее, универсальнее.

«Животное не знает игры фантазии как общения с возможностями, оно не играет, относя себя к воображаемой видимости» . Но как человек, тоже природное создание, обрел способность к игре настоящей, подлинной - этот вопрос остается неосвещенным в концепции Финка. Рассуждение о том, в чем выражается уникальность человека, не может постулироваться. Хотелось бы хотя бы поставить вопрос о том, как сформировалась способность человека, каким образом, играя в пространстве инстинкта, человек перешел в сферу игры фантазии? К сожалению, эти вопросы не освещены в литературе по философской антропологии.

Все эти рассуждения подводят к обсуждению некоторых предварительных вопросов. Какова все же биологическая природа человека? Как появился человек? Приглашая читателя к дальнейшему размышлению, можно, я думаю, назвать изначальное свойство человека, дающее начало всем остальным. Благодаря этому качеству становится ясным своеобразие человека, его отличие от остального животного мира.

Это свойство не разум, не дар общения, не игра, не трудовая активность, а... способность человека к подражанию. В отличие от других живых существ он постоянно недоволен своей видовой принадлежностью и стремится выскочить из этого лона.

Так что же, постулируется еще одна человеческая уникальность? Она не постулируется, а выводится из данных современной философской антропологии. Уже говорилось, что в течение многих десятилетий в нашей отечественной литературе изобличался «абстрактный антропологизм», не позволявший будто бы подойти к научному изучению человека. Предполагалось, что только после обнаружения социального, исторического измерения человеческого бытия открылись реальные возможности для распознавания тайны человека. Игнорировался тот очевидный факт, что мы всей плотью и кровью принадлежим природе. В результате о биологической организации человека мы знали крайне мало. Животное в человеке мыслилось как нечто несущественное, преодоленное социальностью.

Огромная заслуга философской антропологии 20-х годов XX столетия (это тоже частично отмечалось) состоит в том, что она, в частности, поставила вопрос: каковы особенности человека как биологического существа? Действительно ли он воплотил в себе совершенство природного замысла? Освоив огромный эмпирический материал, философские антропологи неожиданно пришли к выводу: человек вообще плохо укоренен в природе, вовсе не является венцом творения, напротив, он биологически ущербное существо.

А. Гелен, в частности, утверждал, что человек неспособен жить по готовым природным трафаретам. Разумеется, такая постановка вопроса позволяет говорить об исключительности человека как живого существа, однако в ключе сугубо негативном. Уникальность биологической сущности сына природы отождествляется в данном случае с известной ущербностью, природным несовершенством. Но разве человек - ущербное существо? Дальнейшее изложение материала позволяет поставить вопрос о том, как изъян превратился в достоинство.

• Хёйзинга Й. Homo Ludens. М., 1992. С. 10.
• Хёйзинга Й. Указ. соч. С. 39.
• Финк Э. Основные феномены человеческого бытия // Проблема человека в западной философии: переводы / сост. и послесл. П.С. Гуревича.М.. 1988. С. 361.
• Финк Э. Указ. соч. С. 371.

I. Природа и значение игры как явления культуры

Сочинение посвящено всеобъемлющей сущности феномена игры (нидерл. Spel ) и универсальному значению её в человеческой цивилизации. Хёйзинга считает, что игра не может быть редуцирована к феноменам культуры, поскольку она древнее их и наблюдается еще у животных. Напротив, сама культура (речь, миф, культ, наука) имеет игровую природу. Сущность игры Хёйзинга сначала определяет как несерьезность (25), однако поясняет, что играющие животные в отличие от человека не смеются, т.е. игра все же может включать в себя серьёзность (59). Затем он определяет игру как "свободное действие", поскольку она лишена принуждения и ей предаются в "свободное время" (27) и в особом "игровом пространстве". Вместе с тем, игра подразумевает строгий внутренний порядок, что подразумевает присутствие некоего игрового сообщества.

II. Концепция и выражение понятия игры в языке

Переходя к анализу слова "игра" Хёйзинга замечает, что оно встречается у всех народов. Начинает он с языка античной цивилизации, где игра обозначается тремя способами как пайдиа ("ребячества"), атюрма ("ерунда") и агон ("состязание"). Хёйзинга замечает, что некоторые исследователи античности (Болкестейн) противопоставляют пайдию и агон, т.е. игру и состязание (нидерл. Wedijver ), но эти два понятия, все же выражают единое явление. Разные слова для обозначения игры встречаются и в санскрите: kridati (забавы детей и животных), divyati (бросать жребий), tandeln (подражать, высмеивая). В японском игра совпадает с вежливостью, а в семитских языках - с издевательством. В германских языках нет обобщающего для игры слова, а в романских языках оно есть. Размышляя о сексуальной игре, Хёйзинга подчеркивает в ней избыточность над биологическим спариванием. Он также противопоставляет игру всякой биологической необходимости, будь то самозащита или добывание пропитания.

III. Игра и состязание как культуросозидающая функция

Размышляя над соотношением игры и культуры, Хёйзинга замечает, что культура рождается из игры и культура имеет характер игры (60). Он еще раз указывает на напряжение и неопределенность как критерий игры. Он различает одиночные (пасьянс), агональные (спорт) и азартные (игра в кости) игры. Возвращаясь к противопоставлению игры и состязания в греческом языке, он называет этот факт "случайным пробелом в формировании абстрактного понятия игры" (63). С точки зрения Хейзинги, состязание составляет суть игры - выражение воли к власти или "агональный инстинкт" (105). Азартные игры он связывает с попыткой выяснения воли богов. В этом контексте он истолковывает потлач (72). Вырастающая из этого бравада становится основой добродетели и фундаментом этики. Хёйзинга делает вывод: "без поддержания определенного игрового поведения культура вообще невозможна" (105).

IV. Игра и правосудие

Рассматривая судопроизводство, Хёйзинга также замечает там элемент игры, лицедейства (мантии и парики) и состязания ("тяжбы"). В античности неотъемлемым элементом любого суда также являлась случайность и жребий богов.

V. Игра и ратное дело

Сравнивая войну и игру, Хёйзинга приводит в пример средневековые турниры, где изначально кровавая борьба выродилась в пышное состязание напоказ. Вместе с тем он замечает, что состязание возвышает распрю до культурного уровня, подразумевая уважение к противнику и понятие чести. Именно на этом вырастают понятия рыцарства и международного права, которые составляют суть человечности.

VI-XI

В 6-й главе Хёйзинга рассматривает выражение агонального инстинкта в виде разгадывания загадок, в 7-й - в виде состязания поэтов, в 8-й - в игре воображения, в 9-й - в в виде философской игры ума, в 10-й - в виде музыки, в 11-й главе он рассматривает культуры через призму игры - лат. sub specie ludi . Хёйзинга повторяет свою главную мысль: "культура, в ее первоначальных фазах, играется" (168).

XII. Игровой элемент современной культуры

Не обходит своим вниманием Хёйзинга новейшие выражения игры, под которыми он понимает спорт - явление пришедшее в XIX веке из английской культуры. Согласно Хейзинге турнир - это состязание, но еще не спорт, ибо в нем еще много театральности. Спорт же рождается из командной игры в мяч, где на первое место выходят телесные упражнения и демократизм. В контексте реализации агонального инстинкта Хёйзинга рассматривает современное движение скаутов. Отмечая убывание игры в современной цивилизации, Хёйзинга предостерегает о возможности крушения культуры в варварство и хаос.

Характеристики игры

1. Доступ к игре свободен, сама игра и есть проявление свободы.
2. Игра - это не «обычная» или «реальная» жизнь.
3. Игра отличается от «обычной» или «реальной» жизни как местоположением, так и продолжительностью. «Ее течение и смысл заключены в ней самой» (29)
4. Игра устанавливает порядок и порядком является. Игра требует абсолютного и полного порядка.
5. Игра никоим образом не связана с материальным интересом и не может приносить никакой прибыли.

Литература

• Хёйзинга Й. Homo Ludens; Статьи по истории культуры. / Пер. с гол. Д. В. Сильвестрова - М.: Прогресс - Традиция, 1997. - 416 с. ISBN 5-89493-010-3

См. также

Ссылки

Wikimedia Foundation . 2010 .

Смотреть что такое "Homo Ludens" в других словарях:

Homo Ludens - Saltar a navegación, búsqueda Homo Ludens Autor Johan Huizinga País Países Bajos Idioma neerlandés Tema(s) … Wikipedia Español

Homo Ludens - est un terme utilisé pour la première fois par Johan Huizinga dans son ouvrage Homo ludens, essai sur la fonction sociale du jeu. L homme est d abord qualifié par les lumières d Homo sapiens (qui sait) auquel s ajoute l Homo faber (qui fabrique) … Wikipédia en Français

С латинского: (хомо пуденс) Человек играющий. Название книги (1938) ученого Йохана Хейзинга (1872 1945). Энциклопедический словарь крылатых слов и выражений. М.: «Локид Пресс». Вадим Серов. 2003 … Словарь крылатых слов и выражений

- (лат.) человек играющий (Хейзинга). Философский энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия. Гл. редакция: Л. Ф. Ильичёв, П. Н. Федосеев, С. М. Ковалёв, В. Г. Панов. 1983 … Философская энциклопедия

Homo ludens - Der homo ludens [ˈhɔmoː ˈluːdeːns] (lat. hŏmō lūdēns ›der spielende Mensch‹) ist ein Erklärungsmodell des lebenden Menschen, wonach dieser seine Fähigkeiten im besonderen über das Spiel entwickele (siehe auch homo oeconomicus): Er entdecke im… … Deutsch Wikipedia

Homo ludens - Este artículo trata sobre el libro de Johan Huizinga. Para la asociación de jugadores española, véase Asociación Homo Ludens. Homo Ludens Autor Johan Huizinga Tema(s) juego, deporte … Wikipedia Español