«О природе вещей» («De rerum natura») — философско-дидактический эпос Т. Лукреция Кара. Написан не позднее 54 г. до н.э. Произведение (6 книг) не было доведено до конца, поскольку остается невыполненной заявленная программа (так, нигде нет обещанного подробного рассуждения о богах). Произведение представляет собой посвященное Меммию изложение эпикурейской философии (эпос является одним из важнейших источников по эпикуреизму). Широкий философский замысел поэмы «О природе вещей» Лукреция Кара включает в себя учение об атомах, о смертности души, о невозможности божественного вмешательства в мировую жизнь (это доказывается тем фактом, что существующий мир полон недостатков), историю возникновения мира и человеческой цивилизации; последняя воспринимается не только как прогресс: развитие наук и искусств омрачается ростом человеческой алчности и воинственности.

Эпос начинается обращением к Венере и завершается изображением чумы в Афинах, что придает дошедшему до нас варианту текста пессимистическое настроение (в общем преодолеваемое антидетерминистской позицией Лукреция, стремящегося к духовной свободе). Естественнонаучные концепции поэта отстают от времени: он утверждает, что солнце не больше, чем оно нам кажется, и что, возможно, каждый день восходит новое солнце (после достижений эллинистической астрономии эти мнения могли только вызывать улыбку у научно образованного читателя). Эпикур, избавивший человечество от страха смерти, предстает у Лукреция как достойный божественных почестей.

Жанровая традиция, которой следует Лукреций, богата и разнообразна. Дидактико-философские эпосы о природе писали Эмпедокл и Парменид. Эпикурейская школа менее всего располагала к поэтическим произведениям; однако римский вкус к крупной форме, подобающей возвышенному предмету, оказался сильнее. Собственно эстетические притязания поэта скромны: он воспринимает стихотворную форму как сладости, которыми обмазывают края сосуда с горьким лекарством, чтобы ребенку было легче выпить его; главная же ценность заключается в философской проповеди, имеющей ц ель избавить читателя от предрассудков и наставить его на путь истинной мудрости. Поэтому в своих объяснениях он стремится к простоте и ясности изложения. Его восхищение (наряду с Эпикуром) вызывают Эмпедокл и Энний. Он во многом обязан им и своим возвышенным стилем, и просветительским пафосом. Он воспринимает свою философию — в духе учения Эмпедокла и Эпикура — как пророчество, и именно в сферу деятельности пророка входит разоблачение ложных мнений (в своей критике он — в отличие от многих других — не останавливается и перед государственным культом).

Язык и стиль Лукреция носят на себе отпечаток его эстетических и философских воззрений. Будучи современником Катулла, он использует значительно более архаическую стихотворную технику (вплоть до метрических правил, в частности, отражающих ошибочные лингвистические воззрения того времени на природу греческого эпического стиха, приводящих иногда к невозможным с точки зрения латинской грамматики формам). Поэт сетует на бедность латинского языка, плохо приспособленного для выражения философской мысли; ему (как и Цицерону) приходится по ходу дела бороться с родным языком, чтобы придать ему гибкость и возможность использовать прежде чуждые понятия. Длинные, не свойственные поэтическому языку периоды, четкая архитектура эпоса, поэтическое очарование — все это самостоятельные достижения поэта, не сводимые ни к эпико-дидактической, ни к философской традиции. Силе эстетического впечатления во многом способствует контраст между ярким, страстным языком и логическими скрепами, задача которых — ввести этот порыв в русло общего замысла.

Лукреций стал крупнейшим римским дидактическим поэтом. Его высоко ценят Цицерон, Сенека Младший, Персий, Стаций, Овидий (последний состязался с ним в некоторых отрывках «Метаморфоз»). Архаисты II в. н.э. делают Лукреция школьным автором. Парадоксальным образом не отвергла поэта и раннехристианская традиция, имеющая с ним — в борьбе против предрассудков язычества — многие параллели. Средневековье интересуется им значительно меньше (хотя, поскольку эпикуреизм не представлял никакой опасности, гонений на эпос, по-видимому, не было). В эпоху Ренессанса под влиянием Поджо Браччолини известность Лукреция возрастает. Популярен он во Франции: его переводит Дю Белле, он любимый (наряду с Горацием) поэт Монтеня. Пьер Гассенди, возобновитель эпикурейской философии в XVII в., оказал своими изложениями влияние на Ньютона и Бойля (редкий случай, когда поэтическое произведение способствует развитию естественных наук). В XVIII в. кардинал Полиньяк противопоставляет проповеди эпикуреизма своего «Антилукреция». Энциклопедисты отзываются о Лукреции высоко; он оказывает влияние на Канта и Ломоносова; Андре Шенье собирается создать по его образцу научную поэзию (незаконченная поэма «Гермес»); величайшим римским поэтом его считает Шелли. Фр. Шлегель сожалеет, что «столь великая душа выбрала столь недостойную систему». Эпос «О природе вещей» Лукреция не утратил своей популярности и в XX в.; одно из немногих произведений изящной словесности, оказавшее столь сильное влияние на философию и науку, следует оценить по достоинству как выдающееся эстетическое достижение.

Баллистическая теория Ритца и картина мироздания Семиков Сергей Александрович

§ 5.5 Лукреций "О природе вещей" и феномен Демокрита

Вся история науки на каждом шагу показывает, что отдельные личности были более правы в своих утверждениях, чем целые корпорации учёных или сотни и тысячи исследователей, придерживающихся господствующих взглядов.

В.И. Вернадский

В настоящей книге не раз ставились в пример смелые догадки Демокрита и цитаты из поэмы "О природе вещей" Тита Лукреция Кара, популярно изложившего атомистическое учение Левкиппа, Демокрита и Эпикура. Произведение Лукреция по праву считают первой научно-популярной книгой, причём книгой глубоко научной, своей мудростью превосходящей не только "научно-философские" трактаты таких учёных античности, как Аристотель, и схоластов средневековья, но во многом и современную науку. Такое научное опережение доказывает, что истина проста и легко постижима, а все сложные туманные, математически запутанные абстрактные концепции ошибочны (§ 5.15). Не зря ещё Резерфорд, отвергавший теорию относительности, сказал, что в три шеи надо гнать того учёного, который не может доступно объяснить суть своей работы пятилетнему мальчишке с улицы, простой уборщице из лаборатории. А современная теория относительности и квантовая механика как раз таковы, что по этому правилу надо увольнять всех их приверженцев, начиная с верхов.

При этом надо помнить, что Лукреций Кар - это лишь пересказчик и популяризатор учения Демокрита. Он мог воспринять демокритову концепцию в уже искажённой форме, с многочисленными пробелами и неточностями. Ведь сочинения Демокрита, как известно, скупались и уничтожались его противниками, в первую очередь последователями Аристотеля. Именно поэтому до нас не дошло ни одного произведения Демокрита - о его воззрениях мы знаем лишь из упоминаний о нём других авторов. Поэтому можно представить, сколь грандиозной, опережающей столетия концепцией была оригинальная демокритова теория. Не зря, когда Демокрит прочёл народу на площади фрагменты из своего "Большого Миростроя", все были настолько очарованы его концепцией мироздания, что автор не только избежал наказания за растрату наследства в научных целях, но и получил награду с признанием. Это ещё раз доказывает, что истина всегда проста, красива и доступна пониманию любого человека, в отличие от абсурдных кванторелятивистских теорий, непонимание которых пытаются списать на "ограниченность человеческого ума".

Даже судя по тому немногому, что до нас дошло из наследия Демокрита, кажется невероятным, чтобы один человек сделал столько научных открытий, опережающих на тысячелетия развитие науки. Вот только некоторые из опередивших время идей Демокрита :

1) атомистическое учение (в мире есть только атомы и пустота);

2) атомы непрерывно и хаотически движутся (механическая теория теплоты);

3) сцепляясь с помощью выступов-впадин, атомы образуют все известные тела;

4) свет представляет собой поток мельчайших частиц, испускаемых светящимися телами с огромной скоростью и образующих периодичные слои, плёнки (волновые фронты);

5) движение в космосе частиц со сверхсветовыми скоростями (космические лучи);

6) законы сохранения (неуничтожимости) энергии, движения и материи;

7) концепция множественности миров (в том числе обитаемых);

8) концепция бесконечности пространства, материи, Вселенной;

9) космогония космических вихрей (галактик, звёздных систем и их эволюция);

10) вечная жизнь Вселенной от постоянного обновления, рождения и гибели миров;

11) отрицание самозарождения организмов (ничто не рождается из ничего);

12) выживание приспособленных организмов, развитие от простейших (теория эволюции и естественного отбора);

13) процессы мышления протекают в мозгу, а нервная чувствительность имеет электрическую природу - ощущения передаются атомами души (электронами и ионами, снующими в воздухе и при контакте создающими огонь, молнии);

14) исчисление бесконечно малых - поиск объёмов тел с помощью интегрального анализа.

В действительности этот список можно продолжать и продолжать. А ведь Демокрит, судя по поэме Лукреция, давал свою теорию не как набор умозрительных, ниоткуда ни следующих гипотез или из соображений математических идеалов, как было принято в его и в наше время в неклассической физике. Напротив, каждое своё утверждение Демокрит выводил из опыта, подкрепляя многочисленными наблюдениями и сопровождая наглядными иллюстрациями, параллелями, аналогиями из жизни. Поэтому его идеи строго научны. В этом, видимо, и состояла основная причина удивительной научной прозорливости Демокрита. Он не пытался создать, как многие философы его времени, свою модель мира - посложней да повычурней. Он не выдумывал свои теории, не пытался подогнать факты под теорию, но лишь стремился понять и объяснить природу явлений, найти их начала, докопаться до сути. Именно поэтому в поэме Лукреция для одного явления порой предлагалось несколько возможных объяснений, когда имеющихся данных было недостаточно для точного установления причины феномена. Так же и в данной книге, если порой и приводим несколько объяснений, то они даны лишь как варианты, которые со временем, в свете более полных экспериментальных данных, могут отпасть, пока не останется одно, наиболее точное объяснение.

Демокрит использовал наблюдения, механические модели, применял материалистический подход, отвергнув все иррациональные, абстрактные, трансцендентные объяснения и стремясь найти простые, естественные. Именно в этом рациональном подходе, непрерывном учении и самообучении, в изнуряющем каждодневном труде состояла главная причина успешности, футуристичности его теории. Впрочем, этот прорыв в будущее был столь стремителен и необычен, что к теории Демокрита отнеслись враждебно: её отвергли и изничтожили. Слишком она опередила своё время. Более того, атомисты древности сильно опередили и нынешнее состояние физики, когда говорили о существовании в космосе элементарных свободно летящих частиц со скоростями много большими скорости света (см. эпиграф к § 2.15). Что это, как не изложение теории о сверхсветовой скорости частиц космических лучей (§ 1.21, § 5.10)? Или вспомним открытое Демокритом интегральное исчисление бесконечно малых, позволявшее вычислять объёмы тел . Этот метод яростно критиковался Аристотелем, равно как другие открытия Демокрита, включая его корпускулярную теорию света и вещества. Поэтому интегральное исчисление было надолго забыто и лишь спустя две тысячи лет переоткрыто Ньютоном, многое перенявшим у Демокрита и по части физики.

Кажется невероятным, чтобы один человек открыл так много, причём каждое открытие опережало своё время не на века даже, а на тысячелетия. Откуда он мог всё это знать? Существует предположение, что Демокрит лишь изложил уже известную ему информацию, завезённую из будущего, с другой планеты, либо из хранилищ древнего забытого знания. Вспомним, что говорилось выше о следах бипирамидальной модели атома в культах и играх Востока. Демокрит долгое время путешествовал и учился в Египте, Индии, Персии, Вавилоне, знакомился с научными достижениями египетских и индийских жрецов, магов и халдеев . На это он истратил всё своё солидное состояние. Вот он наглядный пример достойного и эффективного вложения денег! Ведь нет ничего дороже истины, информации, знания. И именно такой информации хотят в первую очередь лишить народ властьпредержащие.

В итоге может сложиться впечатление, будто Демокрит лишь изложил, озвучил уже известное, но тщательно скрытое, оберегаемое жрецами знание древних. И всё же, думается, это не совсем так. В поэме Лукреция "О природе вещей" даны не голые знания, а показан весь сложный путь их добычи со всеми ошибками, блужданиями, тупиковыми путями. Приведён, по сути, метод научного познания, поиска истины, в котором полученные Демокритом знания сыграли лишь роль вспомогательных ориентиров. Всё это убеждает в огромных возможностях и мощи человеческого интеллекта, носителями которого, несомненно, были Левкипп, Демокрит, Эпикур и Лукреций. Это подтверждает простоту, доступность, познаваемость истины. Как отмечал Ньютон, чтобы делать открытия, надо просто постоянно думать над ними, не предаваться пустым развлечениям и бессмысленной праздности. Поэтому удивлять должны не опережающие время открытия Демокрита, Лукреция и других мыслителей древности, а косность мышления, человеческая глупость, особенно тех, кто принял теорию относительности и квантовую физику. Именно тупость, неумение мыслить критически и самостоятельно является отклонением от нормы.

Добавим только, что думать надо ещё и правильно, конструктивно, иначе на свет появляются такие уродцы как та же теория Аристотеля, теория относительности, квантовая механика. Как раз правильный конструктивный метод мышления изложен в поэме Лукреция. Не зря эту поэму так почитали учёные, сделавшие действительно великие открытия, - Галилей, Ньютон, Ломоносов, Менделеев, Циолковский, Вавилов, восторгавшиеся произведением Лукреция, и очень много заимствовавшие из него для своих открытий (даже корпускулярная теория света и идея о том, что белый свет - это смесь цветов радуги, почерпнута Ньютоном оттуда). Всех этих учёных отличала космическая философия, когда один человек единым взором охватывал весь мир, всю Вселенную от галактик до мельчайших частиц материи - все этажи мироздания на всех масштабах пространства и времени. А такие учёные, как Эйнштейн, Бор, Паули и многие другие деятели неклассической науки, либо не знали этого произведения, либо по своей ограниченности не могли его воспринять, потому и навыдумывали гору умозрительных нелепостей, отвергнутых ещё Демокритом. Думается, многих ошибок современной науке удалось бы избежать, если бы поэму Лукреция проходили в старших классах школы вместе с другими научно-художественными произведениями древних классиков, таких как Джордано Бруно, Галилей. Ведь нельзя поверить, чтобы современные учёные стали бы всерьёз говорить о конечной расширяющейся Вселенной и прочих мистических бреднях, если бы прочли в юности поэму Лукреция с "Диалогами" Бруно и Галилея.

Вообще стоит отметить, что на уроках литературы в школе было бы гораздо полезней читать научно-популярные и научно-фантастические произведения, чем те горы романов, в основном описывающих малый исторический отрезок (XVIII–XIX вв.) жизни дворянства и интеллигенции, изолированных от традиционной русской культуры и наделённых непонятным, чуждым народу бытом, психологией и устремлениями. Литература традиционного школьного курса, при всей её художественности, во многом бесплодна, анемична и бесполезна, а потому быстро забывается.

Куда полезней было б изучать сказки, особенно русские народные и созданные на их основе авторские сказки А. Пушкина, Н. Гоголя, П. Ершова, А. Толстого, К. Чуковского, а также произведения классиков научной фантастики: Жюль Верна, Г. Уэллса, В. Обручева, А. Беляева, Р. Брэдбери, И. Ефремова, С. Гансовского, К. Булычёва, романы и рассказы которых не только высокохудожественны, но имеют и огромное воспитательное значение, раскрывают характеры и взаимоотношения людей, повествуют о радостях физического и умственного труда. Эти произведения прививают полезные навыки, дают необходимые, жизненно важные практические знания по астрономии, географии, медицине, технике, физике. Именно мифы, былины, сказки, эта древняя научная фантастика, и современные фантастические произведения полнее всего раскрывают человеческий характер, ставя человека в необычные условия, перемещая в пространстве, во времени, забрасывая на другие планеты, в миры утопий и антиутопий. На этом фоне все наши земные проблемы, устремления и тревоги выглядят мелкими и нестоящими. Фантастика приучает к спокойному восприятию необычного, нового, даёт своеобразную психологическую закалку, иммунитет в нашем безумном, стремительно развивающемся мире бешеных скоростей и бурных потоков информации. Именно сказки во все времена приучали не только к простому, открытому, доброму отношению к людям, животным, природе, но и развивали фантазию, смекалку, умение решать загадки, научные и жизненные проблемы, находить выход из "безвыходных" ситуаций, каких сейчас полно и в науке.

Именно научно-фантастические и научно-популярные произведения развивают любознательность, пробуждают мысль, делают людей ищущими, целеустремлёнными, дают тягу к познанию нового, к освоению космоса, приучают к смелому и нестандартному мышлению. Поэтому очень полезны книги таких популяризаторов науки, как Я.И. Перельман . Вот почему важная составляющая литературы будущего - это научно-популярные произведения и научная фантастика. Это живая литература для интеллекта, души и мечты.

Неправда, что научная фантастика нужна лишь мечтателям и идеалистам - она как воздух необходима всем людям. Лишь стремление к мечте, фантазия делает человека Человеком и составляет, как верно заметил конструктор Яковлев, смысл его жизни. Без фантастической мечты человек навсегда останется всего лишь мыслящей обезьяной, видящей смысл жизни в удовлетворении своих низменных животных инстинктов. Неосознанно человек выстраивает именно такой мир, какой воспитывают в нём художественные произведения. Если это, пусть и сложный, опасный, но светлый мир далёкого будущего, то такой мир мы в итоге и получим. Как поётся в "Балладе о борьбе" В. Высоцкого: "Если путь прорубая отцовским мечом, ты солёные слёзы на ус намотал, если в жарком бою испытал, что почём, значит, нужные книги ты в детстве читал". И точно, научно-приключенческая фантастика воспитывает смелых мыслителей, борцов с неправдой, мечтателей, стремящихся к звёздам, но мечтателей особого рода - мечтателей действия, прилагающих активные усилия по воплощению мечты в жизнь, преобразующих мир, науку и технику мечтой, по сути, строя силой воображения новый мир. Именно таким мечтателем действия был К.Э. Циолковский, открывший людям путь в космос. Свои мечты и романтические устремления он воплотил не только в своих научных работах, но и в написанной им фантастической повести. Известен и другой исследователь космоса, параллельно созидавший фантастику и верные научные теории, - Фред Хойл.

Как раз такой, фантастичной и в то же время научно-популярной, излагающей представления о мире, воспитующей, дающей необходимые практические знания и была в прежнее время литература, фольклор - сказки, мифы, предания, былины. Преимущественно в такой фантазийной форме и должна существовать художественная литература будущего. Только так, иносказательно, с примерами, иллюстрациями, надолго врезающимися в память, можно донести до человека что-то действительно важное и глубокое, чего нет в основной массе современной литературы.

Поэма "О природе вещей" - это первое и притом замечательное научно-художественное произведение, открывающее увлекательность, романтику научного поиска и несущее великие знания и качества Человеку. Полезна поэма и в плане изучения истории науки, её тернистого пути, примера того, как верные концепции отвергаются и забываются на многие тысячелетия, а господствуют ошибочные. По той же причине полезно читать и любые другие оригинальные научные произведения учёных прошлого, их биографии и книги по истории науки, имеющие огромное воспитательное значение и показывающие развитие научной мысли и учёных, их путь в науку, к открытию, их прозрения и ошибки. Вся эта литература (сказки, фантастика, биографии, книги по истории науки, и особенно поэма Лукреция) содержит в себе готовые открытия и рецепты изобретений - их надо лишь уметь найти, увидеть и развить. Так же, как сказки, многие, на первый взгляд, наивные, идеи Лукреция на поверку оказываются, при более тщательном рассмотрении, наполненными глубоким смыслом и находят обоснование в рамках современной физической концепции, особенно на базе БТР.

Популярное изложение идей Демокрита, предпринятое Лукрецием, имело ещё и другое важное значение. Поскольку все научные мысли излагались там в художественной, стихотворной и очень образной форме, они становились доступны широкому кругу людей, легко усваивались, запоминались и передавались не только в письменной, но и в изустной форме. И если ни одного оригинального произведения Демокрита до нас не дошло (из-за целенаправленного уничтожения), то поэма "О природе вещей" до нас дожила. Это ещё раз доказывает, что изустный, иносказательный способ передачи информации гораздо надёжней письменного (§ 5.4). Лукреций вполне осознавал всё это и потому намеренно, как он сам пишет, придал информации художественную, стихотворную и легко запоминающуюся форму.

Именно таких популярных книг более всего боятся апологеты господствующих ложных учений. Вот почему так ожесточённо набросилась церковь на Галилея, когда он изложил в своих "Диалогах" учение Коперника - мало того, что на живом и ясном итальянском языке (вместо мёртвой учёной латыни), так ещё и в популярной, занимательной форме. И до сих пор многие учёные, будучи сторонниками господствующих неклассических взглядов, косо смотрят на научно-популярную литературу, особенно если она предлагает идеи, отличные от общепринятых. Так, Эйнштейн, этот современный Аристотель, - яростно ругал известного популяризатора астрономии К. Фламмариона, допускавшего сверхсветовые скорости в космосе . Тот же Эйнштейн критиковал Галилея за его "Диалоги", сражение с церковниками и популяризацию учения Коперника среди народа, который презрительно назвал "толпой" . Самому же Эйнштейну признание теории относительности досталось легко, без боя и жертв, благодаря поддержке вышестоящих сил. Мы же знаем, что именно этой открытой и смелой борьбе Галилея, Бруно, привлёкшей общественное внимание, теория Коперника обязана своему скорейшему признанию. Поэтому роль научно-популярной литературы, отстаивающей новые революционные идеи, - несомненна. И поэма Лукреция "О природе вещей", несмотря на давность, остаётся главным и надёжным бастионом классической материалистической науки.

Из книги автора

ТАКОВА ПРИРОДА ВЕЩЕЙ …Жаждень узреть и собрать воедино Все, что известно уму твоему. Ираклий Абашидзе Подведем итоги этой главы. Прежде всего нам понятно, что разрушение-процесс неслучайный. Он предопределен самой природой. Возможно, это одно из проявлений второго

наука и философия

>

Обзор поэмы Лукреция «О природе вещей»

Автор наиболее яркой и значительной книги во всей древнеримской литературе жил, по всей видимости, в первой половине I века до н. э. Вот и все, что мы о нем знаем. Полное его имя Тит Лукреций Кар. Недостоверные вести сообщают, что родился он в 98 году до н. э., а кончил жизнь самоубийством в 55 году до н. э. Но зато нам известны историческое время и события этого времени, а кроме того, - есть сама поэма «О природе вещей».

Такой отточенности мысли, прозрачности стиля, глубин идей, поэтичной образности «без завитушек» - по силе впечатления во всей античной литературе поэме Лукреция нет равных. Кажется, что это творение уже эпохи Возрождения.

Сладко, когда на просторах морских разыграются ветры, С твердой земли наблюдать за бедою, постигшей другого, Не потому, что для нас будут чьи-либо муки приятны, Но потому, что себя вне опасности чувствовать сладко. Сладко смотреть на войска на поле сраженья в жестокой Битве, когда самому не грозит никакая опасность. Но ничего нет отраднее, чем занимать безмятежно Светлые выси, умом мудрецов укрепленные прочно:

Можешь оттуда взирать на людей ты и видеть повсюду, Как они бродят и путь, заблуждался, жизненный ищут;

Как в дарованьях они состязаются, спорят о роде, Ночи и дни напролет добиваясь трудом неустанным Мощи великой достичь и владыками сделаться мира. О вы, ничтожные мысли людей! О чувства слепые! В скольких опасностях жизнь, в каких протекает потемках Этого века ничтожнейший срок! Неужели не видно, Что об одном лишь природа вопит и что требует только, Чтобы не ведало тело страданий, а мысль наслаждалась Чувством приятным вдали от сознанья заботы и страха? (Перевод Ф. А. Петровского) .

В политическом смысле время, в которое жил Лукреций, может быть названо временем тяжелой агонии Республиканского Рима и предвестием принципата. Это было время апогея завоевательной политики Рима и глубокого внутреннего кризиса республики, которая оказалась по своим политическим формам неприспособленной к управлению огромной державой, образовавшейся в результате завоеваний. Разорение римского и италийского крестьянства, жестокая борьба внутри господствующего класса послужили основой ожесточенных гражданских войн.

Обратимся к исследованию выдающегося филолога-классициста и знатока этого шедевра Ф. А. Петровского. «Очень характерно уже самое начало поэмы Лукреция, где он обращается со страстной мольбой к Венере и Марсу об умиротворении Римского государства. Не менее знаменательно в этой же связи и вступление ко второй книге поэмы, где Лукреций изображает мудреца, поднявшегося над миром страстей и повседневных тревог и не без некоторой холодности взирающего на несчастных и слепых людей, отравляющих свое существование бесплодной борьбой. Из этого не следует, что «трудные Родины дни» оставляли Лукреция безучастным, но его интересовала не победа той или другой из боровшихся политических группировок (которые к концу Республики быстро превращались в мало чем друг от друга отличавшиеся клики), а прекращение истощавшей Италию борьбы.

Вдохновителем Лукреция, как он сам неоднократно заявляет, был знаменитый греческий философ-материалист Эпикур, живший на рубеже II и III веков до н. э.

Основным положением этики Эпикура было утверждение, что начало и конец счастливой жизни и первое прирожденное благо есть удовольствие, которое заключалось в отсутствии страданий. Целью счастливой жизни, по Эпикуру, является здоровье тела и безмятежность души, а это достигается устранением телесных страданий и душевных тревог. Но никакого грубого стремления к удовольствиям в учении Эпикура нет: «Так как удовольствие есть первое и прирожденное нам благо, - пишет Эпикур, - то поэтому мы выбираем не всякое удовольствие, но иногда обходим многие удовольствия, когда за ними следует для нас большая неприятность; также мы считаем многие страдания лучше удовольствия, когда приходит для нас большее удовольствие, после того как мы выдержим страдание в течение долгого времени. Таким образом, всякое удовольствие, по естественному родству с нами, есть благо, но не всякое удовольствие следует выбирать, равно как и страдание всякое есть зло, но не всякого страдания следует избегать».

Поэма «О природе вещей» - единственное полностью дошедшее до нас поэтическое произведение, в котором проповедуется учение Эпикура убежденным и страстным его последователем. Однако Лукреций не воспроизвел в своей поэме всего учения Эпикура. Он изложил главным образом Эпикурову физику; что же касается учения о критериях (каноники) и этики, то он затрагивает их лишь попутно. В подробном изложении физики Эпикура заключается огромная заслуга Лукреция, потому что именно эта сторона Эпикурова учения представляет совершенно исключительный интерес для истории научной мысли и материализма.

Поэма Лукреция состоит из шести книг. В первых двух книгах излагается атомистическая теория мироздания, отвергающая вмешательство богов в мирские дела.

Книга третья посвящена учению Эпикура о душе, причем приводятся доказательства, что душа материальна, смертна и что страх перед смертью нелеп.

В четвертой книге мы находим изложение вопросов о человеке, а также о чувственных восприятиях, в которых Лукреций видит основу наших знаний.

В пятой книге Лукреций занимается проблемами космогонии, объясняя происхождение земли, неба, моря, небесных тел и живых существ. В конце этой книги дается блестящий очерк постепенного развития человечества и человеческой культуры и разбирается вопрос о происхождении языка.

Основное содержание шестой книги - уничтожение суеверных страхов путем естественного объяснения явлений природы, поражающих человека. Здесь говорится о громе, молнии, облаках, дожде, землетрясениях, извержении Этны, разливах Нила, о разных необыкновенных свойствах источников и других явлениях природы. Кончается эта последняя книга рассуждением о болезнях и описанием повального мора в Афинах во время Пелопоннесской войны в 430 году до н. э.

Этот финал образует эффектный контраст со вступлением к поэме, представляющим патетическое прославление Венеры как символа творческой и животворной силы.

В своей поэме Лукреций дает объяснение всего сущего, стараясь прежде всего освободить человеческую мысль от всяких суеверных и лживых представлений о чем-либо сверхчувственном, мистическом, таинственном, поскольку:

… род человеческий часто

Вовсе напрасно в душе волнуется скорбной тревогой.

Ибо как в мрачных потемках дрожат и пугаются дети,

Так же и мы среди белого дня опасаемся часто

Тех предметов, каких бояться не более надо,

Чем того, чего ждут и пугаются дети в потемках.

Ибо изгнать этот страх из души и потемки рассеять

Должны не солнца лучи и не света сиянье дневного,

Но природа сама своим видом и внутренним строем.

(перевод Ф. А. Петровского)

Этот несколько раз повторяющийся Лукрецием рефрен (I, 146–148; II, 59–61; III, 91–93; VI, 39–41) указывает на основную философскую цель поэмы «О природе вещей»: дать Рациональное и материалистическое истолкование мира. В произведении Лукреция мы находим как бы смутное предчувствие многих научных открытий и проблем.

Так, в книге I он высказывает закон, впоследствии научно сформулированный Ломоносовым, о неразрушимости, вечности материи. Ничто не возникает из ничего и ничто не возвращается в ничто. Капли дождевой воды преобразуются в листья деревьев, в хлебные зерна, в траву, которые в свою очередь питают различные породы животных и самого человека - посредством беспрерывного круговорота поддерживается и возобновляется мировая жизнь.

Глубокая страстная уверенность Лукреция в правоте проповедуемой им философии, исключительное поэтическое дарование и мастерство, с которым он излагает свои мысли, стараясь их сделать не только убедительными, но и понятными для каждого человека, делают его поэму «О природе вещей» одним из крупнейших произведений мировой литературы. Это сознавали уже сами римляне:

«Счастлив тот, кто сумел вещей постигнуть причины,

Кто своею пятой попрал все страхи людские,

Неумолимый рок и жадного шум Ахеронта».

(Вергилий. Георгики, II)

перевод С. Шервинского)

В Риме первой половины I в. до н. э. широко распространяются греческие философские теории – эпикурейская, стоическая , перипатетическая . Римскую аристократию привлекала этическая сторона этих философских течений; и в эпикурейской философии наиболее популярной была этика Эпикура .

Вместе с тем были и последовательные ученики древнегреческого философа Эпикура, воспринявшие всю совокупность его философской доктрины, базирующейся на материалистическом атомизме .

Тит Лукреций Кар

Таков выдающийся римский поэт и философ Тит Лукреций Кар (ок. 98–55 гг. до Р. Х.), написавший философскую поэму «О природе вещей». В отличие от предшествовавших греческих авторов дидактических поэм «О природе» (Ксенофана , Парменида , Эмпедокла) Лукреций обращается к уже существующей философской теории, излагая не свое учение, а учение древнегреческого материалиста Эпикура.

Поэма начинается обращением к богине Венере :

«Рода Энеева мать, людей и бессмертных услада,
О благая Венера! Под небом скользящих созвездий
Жизнью ты наполняешь и все судоносное море,
И плодородные земли; тобою все сущие твари
Жить начинают и свет, родившись, солнечный видят»
(«О природе вещей», кн. I, стихи 1–5) .

Содержанием же поэмы «О природе вещей» является материалистическое толкование происхождения и существования различных форм материи, природы мироздания, законов развития вселенной, жизни людей и эволюции культуры от первобытных орудий труда до современных Лукрецию Кару достижений человеческой цивилизации. Так, сразу после вступления к книге I Лукреций провозглашает воспринятый им эпикурейский тезис:

«За основание тут мы берем положенье такое:
Из ничего не творится ничто по божественной воле»
(«О природе вещей», кн. I, стихи 149–150).

Согласно учению Эпикура, поклонником которого являлся Тит Лукреций Кар, существует только материя, которой противополагается пустота, а материя состоит из бесчисленного количества атомов («атом» – буквально «неделимое»). При соединении атомы образуют различные предметы, многообразие которых и составляет природу. Предметы (вещи) распадаются – это смерть, но сами атомы вечны и не исчезают со смертью предмета, а лишь дают материал для новых сочетаний.

В поэме «О природе вещей» Лукреций настоятельно указывает на смертную природу души, которая так же, как и вся материя, имеет атомистическое строение и после смерти человека распадается вместе с телом, так как является неотъемлемой материальной частью человеческого организма. Поэтому бессмысленно бояться того, что будет после смерти:

«Так и когда уже нас не станет, когда разойдутся
Тело с душой, из которых мы в целое сплочены тесно,
С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землей и с морями смешается небо»
(кн. III, стихи 838–842).

Материалистический принцип толкования природы мироздания, дающий объяснение возникновению, существованию и развитию природы вещей без вмешательства богов, является проявлением атеизма Лукреция. Не отрицание существования богов, а утверждение о том, что боги никак не связаны с независимой от них вселенной,– вот в чем состоит атеизм Лукреция. В книге III «О природе вещей» (стихи 18–24) поэт рисует «спокойную обитель», где живут боги в полнейшем достатке и блаженстве, «ничто не смущает вечного мира богов, и ничто никогда не тревожит». Дважды в поэме встречаются стихи, излагающие позицию Эпикура, которую воспринимает и Лукреций:

«Ибо все боги должны по природе своей непременно
Жизнью бессмертной всегда наслаждаться в полнейшем покое,
Чуждые наших забот и от них далеко отстранившись.
Ведь безо всяких скорбей, далеки от опасностей всяких,
Всем обладают они и ни в чем не нуждаются нашем;
Благодеяния им ни к чему, да и гнев неизвестен»
(«О природе вещей», кн. I, стихи 44–49; кн. II, стихи 646–651).

В четырех вступлениях к книгам поэмы «О природе вещей» из шести (каждая из книг предваряется вступлением) Лукреций прославляет Эпикура за его мудрость, смелость, «божественный разум», открывшие людям дорогу к истинному познанию, освободившие их души от всякого рода суеверий и страха перед смертью, а также указавшие путь к счастью и «высшему благу». Лукреций Кар отдает должное своему вдохновителю и предшественнику, определяя свою позицию по отношению к учению Эпикура: «из писаний твоих... поглощаем слова золотые» (кн. III, стихи 10–12). Тем не менее Лукреций совершенно определенно указывает на свой собственный путь, которым до него никто не пользовался:

«По бездорожным путям Пиэрид я иду, по которым
Раньше ничья не ступала нога»
(кн. I, стихи 926–927; кн. IV, стихи 1–2).

Бездорожными называет Лукреций места, по которым идет, нетронутыми – источники, из которых черпает воду, новыми – цветы, которыми увенчают, как он надеется, его голову музы. Говорит Лукреций и об основаниях, дающих ему надежду на успешный исход поставленной задачи (кн. I, стихи 931–934; кн. IV, стихи 6–9), заявляя, прежде всего, о том, что он обучает и стремится изложить важный и трудный предмет ясными стихами, доставляющими удовольствие своей прелестью. И действительно, в поэме «О природе вещей» отвлеченные теоретические положения при помощи различных способов художественной конкретизации и увлекательности поэтического материала становятся доступными широкому кругу читателей. Для демонстрации движения первоначал (у Эпикура – атомов) Лукреций рисует солнечный луч, проникший в жилища, и в нем мелькание пылинок (кн. II, стихи 114–122). А вот и картина битвы легионов, когда «всадники скачут вокруг и в натиске быстром внезапно пересекают поля», издали же все это кажется пятном, «неподвижно сверкающим в поле» (кн. II, стихи 324–332). Это иллюстрация мысли о том, что движения первоначал издали недоступны зрению.

Лукреций – художник. Он мастер создания картин и образов. В поэме «О природе вещей» много сравнений и аллегорий. В гимне Венере, которым открывается поэма (кн. I, стихи 1–43), перед читателями предстает олицетворенная природа, наполняющая жизнью море и плодоносную землю. «Тобою», обращаясь к Венере, говорит Лукреций, «все сущие твари жить начинают и свет, родившися, солнечный видят» («О природе вещей», кн. I, стихи 4–5). Поэтические достоинства этого гимна постоянно отмечаются как выдающиеся. Содержание и художественная форма связаны с поэтическими традициями греческой классики. Образ богини Кибелы, матери богов и людей,– также аллегория олицетворенной природы (кн. II, стихи 600–643). Описание культа богини в данном отрывке поэмы «О природе вещей» обладает восточным колоритом. Выразительна лексика, «ритмом фригийским сердца возбуждает долбленая флейта» (кн. II, стих 620). Ощущается влияние александрийской поэзии.

В духе современной Лукрецию риторической традиции представляется образ олицетворенной природы не в виде аллегории, а как личность, которая предстает перед человеком, жалующимся на жестокую необходимость смерти. И природа обращает свою спокойную и мудрую речь к взволнованному и боящемуся смерти человеку:

«Что тебя, смертный, гнетет и тревожит безмерно печалью
Горькою? Что изнываешь и плачешь при мысли о смерти?
Ведь коль минувшая жизнь пошла тебе впрок перед этим,
И не напрасно прошли и исчезли все ее блага,
Будто в прибитый сосуд налитые, утекши бесследно,
Что ж не уходишь, как гость, пресыщенный пиршеством жизни,
И не вкушаешь, глупец, равнодушно покой безмятежный»
(«О природе вещей», кн. III, стихи 933–939).

Из поля зрения Лукреция не ускользают картины тяжелых человеческих страданий: он негодует на жестокость кровопролитных войн, говорит о низких побуждениях современных ему людей, с горечью рисует разочарования любви, в конце книги VI дается описание страшной эпидемии чумы в Афинах (стихи 1138–1286). На этом описании поэма «О природе вещей» обрывается.

Но все пессимистические моменты не снижают той громадной силы оптимизма, глубокого гуманизма и заботы о человеческом счастье, которой проникнута поэма. Отстаивая учение Эпикура о смертности души, учения о том, что душа погибает вместе с телом, Лукреций хочет открыть человеку дорогу к счастью, освободив его от страха перед смертью, от страха перед карами Тартара, от всякого рода суеверий и страха перед богами. И для этого есть только один, но верный путь – познание истинной природы всего сущего (природы вещей). Проникновение человека разумом в тайны природы, познание законов ее развития – это именно то, что должно освободить людей от разного рода страхов и суеверий. Лукреций настоятельно повторяет свой программный рефрен:

«Значит, изгнать этот страх из души и потемки рассеять
Должны не солнца лучи и не света сиянье дневного,
Но природа сама своим видом и внутренним строем»
(кн. I, стихи 146–148, кн. II, стихи 59–61; кн. III, стихи 91–93; кн. VI, стихи 39–41).

Излагая теорию бесконечности миров, представляющую собой одно из блестящих достижений античного материализма, Лукреций прибегает к ярким образам, иллюстрирует свое изложение наглядными примерами:

«...всегда обновляется жадное море
Водами рек; и земля, согретая солнечным жаром,
Вновь производит плоды; и живые созданья, рождаясь,
Снова цветут; и огни, скользящие в небе, не гаснут.
Все это было б никак невозможно, когда б не являлось
Из бесконечности вновь запасов материи вечно»
(«О природе вещей», кн. I, стихи 1031 – 1036).

Поэма Тита Лукреция Кара «О природе вещей» обладает высокими художественными достоинствами и доставляет читателям большое эстетическое удовольствие. Абстрактные теоретические рассуждения, иллюстрированные примерами из жизни, становятся конкретными и убедительными. Опираясь на отвлеченные положения эпикуровской натурфилософии, Лукреций воссоздает перед взором читателя величественную панораму природы.

Философская поэма Лукреция продолжает традиции дидактического жанра. Она написана в духе и стихотворным размером (гекзаметром) предшествовавших ей дидактических произведений, широко использует приемы, свойственные этому жанру (сравнения, повторы, мифологическую тематику, обращения к музам и богам и др.), и вполне обоснованно считается высочайшим достижением античной дидактики. Дидактическому жанру Лукреций Кар придает увлекательный характер, сумев найти действенные формы взаимосвязи эмоционального и интеллектуального общения с читателем.

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Шрифт:

100% +

Тит Лукреций Кар

О природе вещей

Философия и поэзия перед загадкой природы

В одной книге собраны произведения, созданные в разные эпохи и в разных краях античного мира, достаточно далекие друг от друга, связанные тем не менее не только общей темой, по и отношением глубокой и живо ощущаемой преемственности. В каждом из них литература соединяется с философией, чтобы в одновременной работе проницательной мысли и творческого воображения построить перед взором читателя картину мироздания, видимой и невидимой природы, окружающей человека, включающей его в себя, определяющей его существо и его судьбу.

Что такое природа? Природа – это всё, вся вселенная в целом, но природа – это и тоненький ствол деревца, выросшего где-то на стене многоэтажного городского дома, природа – это мощные стихии, с которыми человеку трудно спорить, но природа – это и нечто хрупкое, слабое, нуждающееся в человеческой заботе, требующее охраны. Человек – это тоже природа, и когда человек наших дней обращается мыслью к природе, желая узнать, что она такое, он помнит, что тем самым он обращается к познанию самого себя. Мы изучаем законы природы в убеждении, что законы эти распространяются и на нас.

Когда греческие философы впервые начали думать о природе, они отчетливо противопоставили ее закону как сугубо человеческому изобретению и воле богов как причине неисповедимой и для разума неуловимой. Даже в разных эллинских городах законы различны, в мире же варварском они зачастую противоположны эллинским. Природа – это то, что везде одинаково, в эллинском мире и среди варваров. Природу то или иное существо получает вместе с рождением и на всю жизнь, независимо от собственной или посторонней воли. И греческое обозначение природы «фюсис», и латинское «натура» сохраняют живую связь с корнем рода, рождения и породы.

Превратности судьбы заставляют Одиссея вернуться в свой собственный царский дом под видом нищего странника. Бесчинствующие там гости не признают в нем законного хозяина. Но вот он натягивает свой богатырский лук – и всем становится видна природа этого мужа, он царь по рождению и остается им даже тогда, когда законная власть не в его руках. Природа важнее закона. Природа есть у дерева и у зверя, у камня и у воздуха, природа есть у человека, но у закона природы нет, и для природы «закон» – слишком мелкое и поверхностное представление о ее силе. «Затем, что ветру и орлу и сердцу девы нет закона» – эти пушкинские слова помогут нам представить, в каком смысле природа и закон противоположны друг другу.

Говоря о природе, греки употребляли другое слово – «космос». В русском языке есть слово «ряд». От него происходят и «наряд», и «порядок». В слове «космос» соединяются эти два значения закономерности и красоты, это «нарядный порядок», в этом же смысле римские философы стали употреблять латинское слово «мундус». В мифологическом предании сохранился рассказ о том, как однажды Зевс задержал наступление утра, когда ему было угодно, и семь ночей длились без перерыва, – в мире Гомера и Гесиода это, пожалуй, еще было возможно, но в космосе античной философии порядок смены дня и ночи, зимы и лета уже не подвластен никому. «Солнце своей не преступит границы, а не то его Эринии, Правды помощницы, схватят тотчас же». Так писал Гераклит. Закон можно заменить другим, богов можно умилостивить жертвами, – природа неизменна и неумолима.

Природа – сфинкс, и тем она верней
Своим искусом губит человека,
Что, может статься, никакой от века
Загадки нет и не было у ней.

Так Тютчев выразил свое предчувствие того понимания природы, к которому вело человека естество звание нового времени. Природа – не загадка, природа – отгадка, природа – это истина, – так понимали природу первые философы. Загадка – это мир с его видимым разнообразием. Откуда набегают на небо тучи? Почему проливается дождь? Как воспринимает его земля? Что позволяет ей выводить на свет дня деревья и травы? Как она питает их и как они, в свою очередь, обращаются в пищу птицам и зверью? Земля – это земля, трава – это трава, коза – коза, лев – лев. Как переходит земля в траву, трава – в козье молоко, козье мясо – в львиную силу, а кости и жир козьих туш – в дым жертвенных алтарей? Видимое многообразие вещей в этом мире – иллюзия. Так решили первые философы. На самом деле, по истине, все существующие вещи едины. Это единое во всех вещах есть единая природа всех вещей в отличие от отдельных природ, какими различаются разные вещи. Загадка – в другом. Как из одной единой природы получается множество отдельных природ, или пород? Вот эту загадку природы и решала греческая философия со дня своего возникновении. На первых порах философии в этом помогала поэзия.

Когда Фалес, первый из первых греческих мудрецов, сказал, что единая природа всех вещей – вода, он говорил как поэт. Во-первых, потому, что этому учил мифологический эпос, называя отцом бессмертных бога Океана, а во-вторых, понять это можно было только как поэму. Для человека, желавшего высказать истину, обращение к поэзии было в те времена в высшей степени естественным. Истина находилась под покровительством Муз, как и поэзия. Поэтическое вдохновение, по тогдашнему общему мнению, было сродни пророческому. Изъяснять свою мысль в стихах или в поэтических оборотах вовсе не значило «сочинительствовать» или манерничать. А повсеместное распространение и влияние поэм Гомера и Гесиода побуждало философию к соревнованию с этими поэтами тем настоятельнее, чем больше несообразностей и нелепостей находила она в их рассказах о божественных и человеческих деяниях. Вероятно, больше и горячее других критиковал Гомера с Гесиодом философ Ксенофан, «Гомеровых кривд бичеватель задорный», как окрестили его два столетия спустя, он же, по преданию, первый написал поэму в гомеровских гексаметрах о природе всего существующего. Вслед за ним подобные поэмы написали Парменид, величайший из философов досократовской поры, и Эмпедокл, гордость, краса и слава Сицилии, как писал о нем в своей поэме «О природе вещей» римский поэт Лукреций, восторженно его почитавший. Что в этих сочинениях философия соседствует и сотрудничает с поэзией, это ни у кого не вызывало сомнений. Если их за что и критиковали, так за то, что они больше философы, чем это подобает поэтам. А вот что не менее их поэтами были и Фалес, и Анаксимандр, и Анаксимен – это понять труднее, во-первых, потому, что поэзию мы привыкли связывать со стихами, во-вторых, потому, что от сочинений их вообще не сохранилось ни строчки. Из века в век передавали: Фалес учил, что всеобщая природа есть вода, Анаксимандр – что она есть «ни вода, ни воздух, а нечто неопределенно-беспредельное», Анаксимен – что она есть «воздух и беспредельное».

И философия, и поэзия дают определения вещам, только философия определяет вещь через то, что ей непременно принадлежит как ее часть или как включающее ее целое, и одна лишь поэзия может определять вещь через то, что не имеет к ней подчас никакого касательства.

«Все есть вода» (то есть и огонь есть вода, и камень) – это слишком расплывчатое для философии определение, зато как поэтическое выражение это каждый поймет без труда. В том-то и смысл поэзии, что она есть творчество и в читателе своем обращается к творческой способности, но поэзию каждый понимает по-своему, и она знает, что будет понята неоднозначно. Философия преследует цель всеобщего однозначного понимания. Чтобы всем легче было попасть в одну цель, проще всего расширить мишень. И если мишенью сделать белый свет, то каждый попадет в него не хуже, чем меткий стрелок попадает в копеечку. Если сказать, что все есть неопределенно-беспредельное, то уж такое определение, можно ручаться, не даст промаха. Но именно потому, что под такое определение попадает и все на свете, и любая вещь в отдельности без различия от другой, как и любое число любых вещей, – оно тоже не годится для философии. Определение Анаксимандра – это тоже поэтическое «нечто» и «туманна даль», недаром Платон и Аристотель «беспредельное» приравнивали к абсурду. Что же до сочетания слов, которое приписывают Анаксимену, – «воздух и беспредельное», так ведь это и есть тот самый «белый свет», о котором говорит русская пословица, только названный по-гречески. Посмотрите поверх вещей, и вы сразу увидите его, этот «белый свет»: это есть воздух без конца и без края, «воздух и беспредельное».

Загадка мира была в принципе разгадана – хотя детали уточнялись в течение веков и уточняются еще и по сей день – когда природу вещей стали искать не в какой-то одной очень большой и очень неопределенной вещи, которую за величину и неопределенность стали называть уже не вещью, а веществом, – но в движении и в сочетании нескольких таких вещей. Если природа вещей едина, а мир мы видим многообразным, то многообразие неминуемо должно оказаться иллюзией. Поэтому зрение Гераклит именовал ложью. Но если мир не иллюзия, а зрение не ложь, то различие должно быть в природе вещей, то есть не единство должно быть положено в основание мира, многообразие, вернее сказать, оба эти начала: единство и многообразие.

Одной общей природы у мира нет. Общая природа мира – сочетание четырех стихий: земли, воды, огня и воздуха, – об этом писали поэты Ксенофан и Эмпедокл. Вот где поэзия, кажется, в своей стихии! А кстати, что такое стихия? – Да то, что мы только что перечислили: огонь, ветер, вода, земля. Пожар, землетрясение, ураган, наводнение мы называем стихийными бедствиями. Привычное местопребывание для птиц – воздух, для рыб – воду, для зверей – землю мы называем их родной стихией. А что значит само слово «стихия»? Откуда оно взялось? Происходит слово «стихия» от греческого слова «стойхенон», что значит по корневому смыслу «составная часть», а обозначалась им буква в греческой письменности. У римлян то же самое обозначалось латинским словом «элементум» – знакомое нам обозначение «элемент». Вода, огонь, земля, воздух стали стихиями как раз тогда, когда они были признаны составными элементами природы вещей.

Итак, истинная природа этого многообразного мира – не большое, единое всеобъемлющее материнское тело, извергающее из себя вещи, отличные только тем, больше или меньше досталось им этого материнского вещества, плотнее или разреженной наполнены этим веществом их видимые оболочки, – природа уже не порождение, а построение. Элементы, как воины в строю, производя перестроения и перегруппировки, создают все новые и новые вещи. Но солдатам кто-то должен дать команду сомкнуться или разомкнуться. Взаимным расположением стихий огня, воздуха, воды и земли правят поочередно, превозмогая друг друга, Любовь и Вражда; нет ни рождения, ни смерти, нет ни единой вещи – существуют лишь временные стечения неизменных и бессмертных элементов, – такова разгадка природы, сочиненная Эмпедоклом.

Основанная на началах множественности картина природы, изображенная у Эмпедокла, не сразу утвердилась в сознании античного человека. Еще Гомер говорил:

Нет в многовластьи добра, единый быть должен властитель.

Греческая философия искала способы совместить представление об элементарном строении природы с традиционным идеалом единовластия и однородности. Если природу каждой вещи определяет ее внутренний склад, взаиморасположение составляющих ее стихий, то этот внутренний склад – по-гречески он называется «логос» – и есть распорядитель природного космоса. Этим же словом «логос» обозначалась у греков и складная человеческая речь, причем понятая не как бессмысленное звучание голоса, но как членораздельное выражение отчетливо сформулированной мысли. Перед рядом стихий Логос мог выступать и как заданный им строй, и как самая команда строиться так, а не иначе, и как та мысль, сообразно которой дано было распоряжение. Более того, Логос космоса для чуткой души звучит как обращенная к человеку речь. Природа, которая любит скрываться от взора, через посредничество Логоса вещей говорит с человеческой душой, и если за своей многообразной причудливой наружностью, как у сфинкса, льво-птице-девы, природа скрыта от человека, то каждым своим словом сфинкс раскрывает истину, все его загадки – разгадки бытия, – такую поэму о природе вещей сочинил Гераклит. Его природа состоит из тех же стихий огня, воздуха, воды и земли, но ему эти четыре стихии видятся переменчивыми ликами одной единой стихии огня. Чувственные впечатления обманывают нас, – говорил он, – учитесь умом видеть и умом слышать, внимайте Логосу космоса и логосу человеческой мысли, воплощенному в слове, в глаголе, – вот почему поэзия Гераклита ищет не зрительных образов, а словесных созвучий, его речь о природе еще более загадочна, чем сама природа, уже в древности Гераклита прозвали «темным» и «плачущим» философом – за то, что на привычный нам мир он смотрел мрачно, как на непрерывную смерть всего, что, вечно изменяясь, погибает, едва успевая возникнуть.

«Смеющимся» философом прозвали Демокрита, потому что его взгляд за текучестью вещей проницательно усмотрел такое постоянное, неизменное и неделимое, которое помогло человечеству разгадать загадку сфинкса раз и навсегда, причем с помощью той самой отгадки, от которой сверглась со скалы фиванская мучительница – сфинкс Эдипа. Самая главная загадка природы – человек.

У Демокрита составными элементами всех вещей становятся мельчайшие неделимые тела, их уже не четыре, а бесконечное множество; как буквы в азбуке, они различаются очертаниями, а разнообразие вещей, как разнообразие слов на письме, создается переменой их сочетания и взаимного расположения. Неделимое по-гречески называется «атом», по-латыни – «индивидуум». Безоговорочное, почти механическое уподобление физического атома личности человека мы встретим у Эпикура, философа послеаристотелевской поры, продолжавшего и развивавшего атомистическое учение о природе. Но уже у Демокрита в изображении атома есть черты, недвусмысленно говорящие о том, что сознательно или бессознательно мыслитель-художник держал в памяти человеческий прообраз. Человеческая индивидуальность начинает выделяться из общей людской массы не раньше того, как в толпе мы начинаем различать отдельные лица. Атомы Демокрита – это плотные, изначальные и вечные тела с индивидуальной физиономией – они отделяются мыслью друг от друга, поскольку они различны по своему внешнему виду, по форме. Внешний вид, форма вещи, обозначается по-гречески словами «эйдос» и «идея». Атомы Демокрита, которые он называл также «идеями», – это первые элементы постижимого различия. Зачем же атомам внешние различия, если они так малы, что никакое восприятие не способно ощутить ни этих различий, ни даже самих атомов? Но ведь атомы – это телесные начала в противоположность пустоте, а чем тело явственнее всего отличается от пустоты? – Тело ощутимо, пустота – нет. И тело приобретает ощутимую индивидуальность, хотя бы и некому было ее ощущать. Но тем самым человек делает очень важное признание: ощутимый мир остается тем же даже тогда, когда прекращается ощущение, мир бодрствующего сознания и мир угасшего сознания – один и тот же.

Слепой мудрец – излюбленная фигура античных преданий. Прозревший мыслью Эдип ослепляет свои неразумные очи. Отец всякой мудрости Гомер слеп, и оттого он видит дальше и глубже, чем многие зрячие. Пусть мир обманчив, но природа вещей, что постигается мыслью, есть, эта поистине сущая природа получает название бытия в отличие от воспринимаемого чувствами явления. Парменид, написавший вслед за Ксенофаном поэму в гексаметрах «О природе», заложил краеугольный камень европейской философии своим утверждением «мысль и бытие – одно и то же».

Мысль говорит нам о единстве всего мира, значит, первое, что мы можем сказать о бытии мира, это то, что бытие едино, поэтому существует Одно-единственное-единое бытие,

оно нерожденно, несмертно.
Цельно, единородно, недвижно, полнопредельно,
Не было и не будет, но есть, но ныне, но вкупе,
Слитно, едино, -

а небытия нет. Но если нет ничего, кроме этого одного единственного единого бытия, то какая сила может заставить его развернуться на множество воспринимаемых чувством вещей? Солнце, луна, земля – есть или нет? Поистине или нет существует один человек в отличие от другого человека? По Пармениду, истинно существует одно бытие, но не истиной единой жив человек, человек живет мнением; все, что мы можем построить на фундаменте единственной истины, будет ближе к ней или дальше от нее, но это будет уже мнением, истина же одна: бытие.

Парменид как бы вовсе отнял у философии способность разрешить загадку мира, но зато он помог мышлению осознать себя в отличие от чувства, а еще – он помог философии определить границы природы. Как истинное бытие природа стала единым целым, всеобъемлющим и единичным.

Парменид допускал одну лишь истину, по Демокриту получалось, что истины нет и вовсе – ибо атомы Демокрита, как буквы в ящике наборщика, готовы были сложиться в любое слово, рассыпаться опять и вновь сложиться в другое слово, по-прежнему без смысла и без цели. И у того, и у другого мыслителя загадка природы становилась человеческим домыслом.

Так, «может статься, никакой от века загадки нет и не было у ней»? Но ведь для человека загадка природы никогда не бывает загадкой только природы, она имеет смысл прежде всего постольку, поскольку она есть загадка человека – чудовище ли он, замысловатее и яростнее Тифона, или же существо более простое и по природе своей причастное какому-то божественному уделу? – как говорил Сократ в начале платоновского «Федра», философ, решившийся познание вещей начать с самого себя.

«Природа – не храм, а мастерская», – бросивший эти слова тургеневский герой вряд ли понимал, что природу по образу мастерской живо представили за много столетий до него Сократ, Платон и Аристотель. Загадка природы не просто в том, что за многоразличием отдельных пород мысль усматривает некоторое общее единство, загадочно уже то, что за непременно существующими отличиями одного дерева от другого, одной маслины от другой, одной телеги, одного челнока от других, носящих то же имя, человеческий ум схватывает общность единой породы. Внутри одной породы сходных черт больше, чем отличий, между разными породами больше различия, чем сходства, но и тут людское обыкновение усматривает то, что оно именует растением, орудием, семенем или плодом. Не говоря уже о таких вещах, как высота, теплота, доброта – есть они в природе или их нет вовсе? Для решения этой загадки Сократ предложил аналогию из быта мастерской скульптора, кузнеца, сапожника – кого угодно. Еще только приступая к работе, ремесленник видит свое изделие готовым, причем этот умственный образ вещи, по-гречески «идея» ее, всегда остается более совершенным, чем выходит на поверку готовое произведение – то рука подведет, то материал, но несовершенство сделанной вещи никак не умаляет совершенства ее идеального образца. И все эти более или менее удачные челноки, кувшины, плащи, повозки называются и считаются таковыми постольку, поскольку они видом своим подобны своему прообразу, и до тех пор, пока они способны отвечать своему назначению. Если предположить, что наш мир – не порождение неведомого гиганта и не случайное скопление груды бескачественных или однокачественных частиц, а произведение большого мастера, становится ясным, почему каждая порода в этом мире имеет облик, наилучшим образом отвечающий ее потребностям, почему сходный вид имеют предназначенные для одной цели вещи, почему, наконец, такое важное место в мире занимает человек – существо, наделенное душой и разумом, способное усматривать за каждой бренной вещью ее нетленный образец и путем рассуждения приходить к постижению Логоса мироздания. Как смысл слова не складывается из смысла составляющих его букв, а выступает по отношению к ним новой неделимой целостностью (на вопрос, кто есть Сократ, не будем же мы перечислять по порядку С, О, К, Р, А, Т), так и природа вещи, ее идея, не тождественна структурному расположению составляющих ее элементов, вещь имеет природу, поскольку она прирождена к чему-то, как любое произведение ремесла имеет форму и структуру, приспособленную к выполнению своего назначения.

Каково же назначение этого мира, мира целой природы? И Платон и Аристотель отвечают в один голос: благо. Только благо этого мира – лишь подобие высшего и истинного Блага, идеи всех идей. Человек родится и живет в мире природы, но душой он принадлежит миру идей, тело человеческое смертно, душа – вечна – так понимал природу и человека Платон. Для Аристотеля аналогия с произведением мастера была больше аналогией, чем истиной. Безымянного у Платона Мастера, сотворившего этот мир, Аристотель готов назвать именем Природы. Так в античности сложилось представление о природе как о едином целом, творящем себя по своим собственным правилам и образцам. «Природа ничего не делает против природы» – это слова Аристотеля. Душа человеческая, смертная в мире природы, назначение свое, по Аристотелю, имеет в обществе. Как все в этом мире, человек родится для блага, а благо не сама по себе жизнь, но жизнь, отданная ежедневной деятельности, сообразной со справедливостью. И даже не тем противна благу смерть, что отнимает жизнь, а тем именно, что лишает человека счастья деятельности.

Наиболее радикальным противником аристотелевского понимания природы человека стал в античности Эпикур. Вовсе не для общественной деятельности родится человек. Напротив, чем незаметнее проживет он свой век, тем лучше. Человек – создание природное, как всякому природному созданию, лучше всего ему тогда, когда никто и ничто его не трогает, невозмутимость – вот высшее блаженство в этом мире. Знание природы этого мира требуется человеку лишь настолько, насколько оно способно оградить душу от излишнего беспокойства, прежде всего от чувства страха перед природными явлениями и перед лицом смерти, а затем и от неумеренных аппетитов, происходящих от непонимания истинных потребностей человеческой природы. Природу вселенной Эпикур вслед за Демокритом представлял в виде огромного пустого пространства, в котором атомы падают отвесно (а не хаотично, как у Демокрита) и сталкиваются лишь в результате незначительного отклонения от прямой линии, непредсказуемого и неопределенного. От этих первых столкновений происходят все последующие сцепления и сплочения, возникают все вещи, и нет в этом мире ни цели, ни смысла, но есть зато в природе множество миров наподобие нашего, а в пространствах между мирами, возникающими на время, подверженными разрушению, живут бессмертные боги, сотканные из атомов тончайшей материи, блаженные, прекрасные и делами человечества никак не занятые. Поэтому гнева богов бояться в этом мире нечего, как нечего бояться и смерти, поскольку никакого загробного царства в природе нет, а душа человеческая также состоит из атомов, как и тело, вместе с гибелью тела также расторгается на составные элементы, и никакого беспокойства ощущать по смерти некому и нечем. Пока мы живы – смерти нет, а когда смерть есть, нет уже нас – таким представлением предлагал Эпикур руководствоваться человеку и по возможности не забивать себе голову вопросами о природе природных явлений. Достаточно знать, что все в природе происходит по естественным причинам, а по каким именно – это уже не столь важно и вовсе не всем нужно. Живите и радуйтесь, довольствуйтесь простыми, естественными удовольствиями, любите друг друга и будьте счастливы, а природа позаботится о себе сама. Учеников своей школы Эпикур учил, как тогда было принято, и физике (науке о природе мироздания), и канонике (логике и науке о природе знания), и этике (житейской мудрости), однако широкое распространение в античности получило только его этическое учение, причем, оторванное от учения о природе, оно потеряло смысл руководства к естественному существованию человека, зато приобрело хождение как призыв к беззаботному и безответственному наслаждению всевозможными благами жизни. Эпикуровская картина природы, возможно, так и осталась бы сухим умозрительным представлением, если бы один из выучеников эпикурейских школ, рассеянных по пространствам эллинско-римского мира, не оказался поэтом редкостного по силе дарования.

Не так много крупных эпических поэм сохранила нам в целости рукописная традиция от времен античности до времени первых печатных изданий: «Илиада» и «Одиссея», «Аргонавтика» Аполлония Родосского, «Энеида» Вергилия, «Метаморфозы» Овидия, «Фарсалия» Лукана и еще не более полудюжины менее прославленных. Шесть книг в латинских гексаметрах о природе вещей, подписанные именем Лукреция, именем почти безвестным, занимают в ряду этих поэм очень значительное место. В этой поэме впервые в истории европейской литературы ценность эпически важного предмета наряду с величественными природными стихиями приобрела тысяча житейских мелочей, от стертого в работе сошника до повисающей на ветке паутины, которую случайный путник, пробирающийся лесом, уносит на плечах, не замечая ее прикосновения, от горького вкуса растертой в пальцах полыни до пронзительного визга пилы, от запотевшей чаши ледяной воды, вынесенной из погреба во двор, где в нее тотчас же как бы падают с неба крупные звезды, до обманчиво переломленного поверхностью воды весла, опущенного с борта судна, одного из тех, что во множестве стеснились в гавани. Подобного рода мелочи прекрасно замечал и Гомер, в эпосе гомеровского образца эти драгоценные печатки с тонкими изображениями простых и обыденных вещей находят себе место в сравнениях, там они рисуются, – в поэме Лукреция они становятся не косвенным, а прямым предметом повествования, созерцания и осмысления, каким у Гомера были деяния богов и людей. Все эти вещи, – говорит поэт, – реально существуют в мире. Они складываются из атомов и раскладываются после гибели на атомы, по от этого не меньшей истинностью обладает бытие последнего комара со всеми его неуследимо легчайшими лапками, чем небесный свод или даже чем вся совокупность материи в целом.

Поэт объявляет себя слабым подражателем Эпикура (как ласточка, которая стала бы тягаться с лебедем в мощном размахе крыл и силе полета), но только в мудрости, – в поэзии он смело прокладывает путь среди бездорожного поля, срывает цветы, которых нет и не было в венке какого-либо из поэтов. При всем своем почтении к священным высказываниям Демокрита, к вдохновенным пророчествам Эмпедокла, к славе Энния, отца римской поэзии, Лукреций вполне справедливо ощущает себя творцом нового, небывалого и великолепного создания – такой поэмы о природе вещей, где отразилась бы вся мудрость свободного греческого духа, воспринятая сознанием римлянина с дальнего расстояния как единство, в котором порой теряются различия и противоборства отдельных догматов, как видятся единым сверкающим пятном на склоне горы два столкнувшихся в ожесточенном сражении войска.

Когда над землей низко нависали тучи невежества и единственным прибежищем умов была религия, когда все ужасные явления природы – громы и молнии, смерчи и землетрясения, засухи и болезни, люди приписывали гневу и могуществу богов (не ведая ни природы вещей, ни истинной природы божественности) и жили в постоянном страхе, – впервые человек Греции осмелился высоко поднять голову, взглянуть поверх устрашающего лика религии, проникнуть взором в светлые выси неба, – он увидел там размеренное движение небесных светил, сверху окинул взглядом землю, постиг причины небесных и земных явлений, движущие силы природы и конечные пределы каждой вещи. Греки попрали религию, и мы вознесемся до неба, если последуем их примеру.

Честный римлянин может испугаться такой дерзости, – привыкший к ежедневному ритуалу благочестия, творимого с покрытой головой и опущенными очами, он подумает, пожалуй, что его вовлекают в преступное сообщество. Но нет преступления страшнее невежества, особенно соединенного с религиозным пылом и рвением – вспомните жертвоприношение Ифигении: за что погибла юная девушка? Чтобы ветер переменил направление? Если бы вождям, собравшимся в Авлиде, известны были причины образования ветров, их обычные направления и условия их перемены, кто подумал бы совершать это бессмысленное злодеяние! А разве в наши дни религия перестала требовать человеческих жизней?

Чем питается религия в человеческих душах? Страхом смерти и еще большим страхом бессмертия души в загробных мучениях, так красочно расписанных в эпических сказаниях. Страх этот может изгнать из души только знание природы вещей, строения вселенной, где нет места царству мертвых, и знание природы души, ее материальной структуры и, наконец, ее смертности, – знание, может быть, не очень утешительное, но необходимое для жизни счастливой и справедливой (заметим: как будто Эпикура слова, но тон совсем иной, обращенный к жизни, а не отвращенный от смерти).

Римляне считали себя потомками Энея, гомеровского героя, воспетого в «Илиаде», где матерью Энея называется сама богиня Афродита. Чтобы представить себе существо римской поэзии вообще и поэтики Лукреция как ее первого энергичного выразителя в частности, достаточно проследить хотя бы, какими многообразными смыслами наполняет поэт сравнительно короткое вступление к своей поэме сугубо философского содержания. «Вы, что считаете себя потомками воинственного Энея, вспомните, что матерью Энея была Венера, благая Венера, подательница жизни для всего живущего, источник юной силы, свежести, веселья, наслаждений. Все радуется Венере, светлеет небо с ее появлением, разбегаются тучи, стихают ветры, улыбается море, сияет солнце, зеленеют травы, щебечут птицы; дикие звери и мирные стада – все опьяняются любовью, все устремляются к продолжению рода, к обновлению жизни. Природой вещей правит Венера, и вы, ее дети, оглянитесь и вспомните, что все живое на земле – одна большая семья, – помоги мне, Венера, – помоги внушить им желание мира, успокой воинственные страсти, позволь им отдохнуть от ратных забот и предаться тихой радости познания, пошли мне наслаждение творчества, сообщи прелесть моим стихам, – ведь ты одна умеешь смирять свирепое буйство Марса, в твоих объятиях и он способен смягчиться, – вымоли у него мира для римлян: ведь боги проводят свои бессмертные годы, наслаждаясь глубочайшим миром, не ведая никакой нужды, ни страха, ни скорби, недоступные ни корысти, ни гневу, – и властью своей и примером внуши этим людям желание мирной отрады».

Можно считать, что здесь философ-материалист, страстный противник официальных и неофициальных религиозных культов, отдает дань эпической традиции, но ведь традиционный эпический прием воззвания к божеству в начале поэмы обращен на пользу материалистической философии – как-никак, на гомеровском Олимпе не Афродита была главным божеством, а тут она одна-единственная правит кормило природы вещей, это уже и не богиня вовсе, а любовь, царица рождений, смиряющая вражду и погибель – как воспоминание о поэме Эмпедокла, – но она и божество, ибо у эпикурейцев были свои боги – совершенные, полувоздушные, беспечальные, но Венера здесь и мать Рима, любезная отчизна, которую он призывает смирить кровожадную дикость внутренних и внешних войн, наконец, это еще и прекрасная женщина, обольстительный образ любовных наслаждений, блаженной радости на лоне мирной и счастливой природы, противостоящий заботам общественной жизни, как военным, так и не военным – вот уж где поистине неисчерпаемая глубина, а внешний риторический прием, здесь использованный, предельно прост: несколько раз одно значение имени «Венера» незаметно подменено другим, вследствие чего одна область ассоциаций накладывается на другую, все смыслы размываются, становятся прозрачными, просвечивают один сквозь другой; но вместе с тем с первых же строк поэмы читатель приготавливается к тому, что накладываться друг на друга и просвечивать одна через другую будут разнообразные области человеческого бытия: умозрительная природа вещей и чувственные образы реальности, общественная жизнь и мифические предания, внутренний мир души и волнения природных стихий, знание и опыт, наблюдательность и воображение, проницательность и остроумие.